Уильям Теккерей - Жена Денниса Хаггарти

Не стану рассказывать вам, как долго меня манежили, - когда же мне наконец удалось попасть в дом (благодаря молодому Каслрею Молою, вы его, должно быть, помните по Лемингтону, в Корк он приехал на регату, обедал с нами в офицерском собрании и чрезвычайно ко мне благоволил), так вот, когда я попал в дом, я приступил прямо к делу; сердце мое было переполнено, и я не мог с собою совладать.

- Ах, Фиц, никогда не забуду я того дня и минуты, когда меня ввели в гостиную! (Деннис изъяснялся на ярко выраженном ирландском - как всегда, когда волновался, однако хоть англичанин и способен уловить и повторить по памяти несколько слов, для него почти невозможно вести разговор на этом языке, так что я почел за лучшее отказаться от попытки подражать Деннису.) Увидев матушку Гам, - продолжал он, - я окончательно потерял власть над собой; я повалился на колени, сэр, словно подстреленный пулей. - "Сударыня, - говорю я, - я умру, если вы не отдадите мне Джемайму".

- Силы небесные! - восклицает она. - Вы застигли меня врасплох, мистер Хаггарти! Каслрей, дорогой мой племянник, не лучше ли тебе удалиться! - И он ушел, закурив сигару, а я так и остался на коленях.

- Встаньте, мистер Хаггарти, - говорит вдова, - я не стану отрицать, что ваше постоянство в любви к моей дочери чрезвычайно трогательно, хоть ваше сегодняшнее обращение ко мне - полная для меня неожиданность. Не стану отрицать, что Джемайма, возможно, питает к вам такое же чувство, как и вы к ней; но, как я уже сказала, я никогда не решусь выдать дочь за католика.

- Я такой же протестант, как и вы, сударыня, - говорю я. - За моей матушкой дали солидное приданое, и нас, детей, воспитали в ее вере.

- Это совершенно меняет дело, - откликается она, закатывая глаза. - Я никогда не пошла бы против совести и не допустила брака своего единственного дитяти с папистом! Я бы посовестилась привезти его в Молойвиль! Однако теперь, когда это препятствие устранено, я не считаю себя вправе разлучать любящие сердца. Мне приходится жертвовать собой, как всегда жертвовала в интересах моей дорогой девочки. Вы увидите ее, бедняжку, мою ненаглядную, кроткую страдалицу, и узнаете свою судьбу из ее собственных уст.

- Страдалицу, сударыня? - говорю я. - Разве мисс Гам была больна?

- Как, неужто вы не слышали! - восклицает вдова. - Неужели вы не слышали о страшной болезни, которая едва не унесла от меня Джемайму? Да, мистер Хаггарти, девять недель я бодрствовала возле ее постели, не смыкая глаз, девять недель она была между жизнью и смертью, и я за это время переплатила доктору восемьдесят три гинеи. Она выздоровела, но от ее прежней красоты ничего не осталось. Страдания, а также иное разочарование - но этого мы сейчас не будем касаться - сломили ее. Однако я покину вас и подготовлю мою дорогую девочку к этому удивительному, этому неожиданному визиту.

Не стану вам рассказывать, что произошло между мною и Джемаймой, когда меня ввели в затемненную комнату, где она сидела, бедная страдалица! Не буду описывать, с каким трепетом восторга я схватил (найдя на ощупь) ее бедную исхудалую руку. Она не отняла у меня руки; я вышел из комнаты женихом, сэр; теперь-то мне представилась возможность доказать Джемайме, что я всегда горячо ее любил, ибо три года назад я составил завещание в ее пользу; в тот вечер, когда мне отказали, как я уже вам говорил, я хотел лишить себя жизни, но если бы я застрелился, могли признать, что я это сделал, будучи non compos {В невменяемом состоянии (лат.).}, и мой брат Мик стал бы оспаривать мою последнюю волю, вот я и решил не лишать себя жизни, - чтобы она унаследовала от меня после моей естественной смерти. Тогда у меня была всего лишь тысяча фунтов, еще две оставил мне отец! Будьте уверены, я завещал ей все мое состояние до последнего шиллинга, и после женитьбы все перевел на ее имя, а поженились мы вскорости. Мне дозволили взглянуть на лицо бедняжки спустя некоторое время, и тут только я понял, как ужасно она пострадала от болезни. Вообразите, мой друг, какую муку я испытал, когда увидел, что осталось от былой ее красоты!

Поступок этого славного малого тронул меня до глубины души; судя по его рассказу, ему и в голову не приходило, что он может отказаться от женитьбы на этой женщине, уже совсем не той, которую он когда-то любил; да он и теперь был ей так же предан, как в те времена, когда попался в ловушку жалких мишурных чар этой глупенькой лемингтонской кокетки. Не жестоко ли, что такое благородное сердце отдано на милость тупого эгоизма и тщеславия! А было или не было жестокостью оставлять его в неведении, поощряя это упорное раболепство и поклонение глупому, самовлюбленному существу, которое он избрал себе кумиром?