Сол Беллоу - Жертва

Время от времени до него доходили слухи про Олби. Правда, всегда из десятых рук, от людей, которые его в глаза не видели, и было всегда не совсем ясно, о нем ли собственно речь. «Один журналист, родом из Новой Англии, закладывает за галстук» и прочее. За три года он слышал с десяток таких историй, и хоть бы две сходились. Он и не пробовал удостовериться. Конечно, слушать всегда было интересно, но, сказать по правде, он не хотел докапываться, где этот тип да что он там делает. Наверно, продолжает опускаться. Может, в каком-нибудь заведении, в больнице какой-то, если не лежит уже в общей могиле. Не хотелось особенно в это вдаваться.

Но в один прекрасный вечер он таки снова увидел Олби. Один деятель, который поставлял разную старину для спектакля на Бродвее, дал Левенталю две контрамарки. Идти ему не хотелось; настояла Мэри. Мэри, беременная, на сносях, говорила, что через месяц будет связана по рукам и ногам, сто лет никуда не сможет выбраться. Левенталь говорил, что в театре будет душно — в начале июня не ко времени шпарила жара, — но в общем он довольно вяло сопротивлялся. В тот день пришел с работы пораньше. (Они переехали на западную сторону Централ-парка, ближе скорей к пуэрто-риканским трущобам, чем к роскошным хоромам Шестидесятых и Семидесятых улиц.) Осоловело просидел за ужином. Еще не успел покончить со сладким, Мэри стала убирать со стола. Он помылся, побрился второй раз на дню и надел свой костюм с Палм-Бич, выпростав из пакета, в котором его восемь месяцев тому назад прислали из чистки. Брюки были коротковаты, жали, за зиму он потолстел.

В подземке было довольно жарко; в театре не продохнуть. Левенталь сидел, покорно смотрел. Он вообще не терпел пьес, а эта была вдобавок слезливая и натужная — какие-то путаные любовные перипетии в барочном дворце. Он держал Мэри за руку. В отсветах сцены видел пот у нее на лбу, под толстой петлей косы, на носу. Кожа у нее была чистая-чистая, и сердце у него поднималось к горлу, когда он смотрел, как она не отрываясь следит за действием. Иногда он тоже посматривал на сцену. По темному лицу у него тек пот, тесный костюм измялся; воротничок — хоть выжми.

Как только упал занавес после первого акта, он вскочил и сквозь толпу потащил Мэри и фойе. Билетер распахнул дверь на тротуар, они вышли. Народ валом валил в буфет. Закурили сигаретки, смотрели на улицу и дальше, в золотое свеченье стекла, растворяющееся в дымке. Вечер был прямо тропический. Упало несколько веских капель дождя; воздух, влажный, пахучий, черный, будто мягкими лапками надавил на плечи. И без конца — рестораны, клубы, тьма машин. Вдруг, на крутом вираже, с дальнего конца улицы, с разлета, перед самым театром замерло такси. Сзади надрывались гудки. Дверца такси распахнулась, и вышла женщина. Странность бытия, вечно преследовавшая по пятам Левенталя, вдруг придвинулась, навалилась, когда через плечо этой женщины в тусклом свете машины он увидел лицо ее спутника. Стеклянный верх полез на сторону, выказывая вращение и сверканье соломенной тульи. Женщина ловко оттолкнулась от подножки, одной рукой сжимая на горле шелковый шарф, другой подбирая юбку. Стройная, длинноногая, двинулась вольным каким-то шагом, элегантно, чуть-чуть неловко. Драгоценности сияли под шарфом, на пальцах. Маникюр блеснул фиолетово под матовым светом маркизы. Она стала спиной к улице и раздраженно трясла мерцающей маленькой тяжелой сумочкой. Мужчина почему-то никак не желал вылезать.

Мэри тронула Левенталя за локоть, шепнула:

— Узнал ее?

Но Левенталь вглядывался в кавалера.

— Это же Ивонн Крэйн, да?

— Кто?

— Ну актриса.

— Не знаю. — Он глянул слепым взглядом. — Да?

— До сих пор красивая — изумительно, — говорила с восторгом Мэри. — И как они ухитряются так молодо выглядеть?

Женщина немного подождала, обернулась, сказала тихо, грубо:

— Ну. Ты когда-нибудь вылезешь?

Тип в машине бранчливо вскинулся:

— Он такого крюку дал. Думает, я города не знаю? Я сюда не вчера приехал.

Слов женщины они не разобрали, но услышали, как шофер что-то коротко нагло бросил в ответ, после чего спутник, давясь хохотом, заорал:

— Ну-ну, не надо… Это вы толстосумам заезжим впаривайте.

Женщина открыла сумочку и бросила деньги шоферу.

По этому хохоту Левенталь убедился, что в машине сидит Олби, и с окаменелым лицом, почти с ужасом во взгляде ждал его появления.

Олби ступил на тротуар, проворчал:

— Нечего было его баловать.

Такси рвануло, мотая открытой дверцей; шофер, не тормозя, потянулся рукой, захлопнул.