Сол Беллоу - Жертва

— Ну? — сказал Редигер и положил кулаки на стол. Будто пресекая желание сразу опять отвернуться к окну. Левенталь только рот открыл, он резко его оборвал: — Нет вакансий, нет вакансий. Все забито. В другом месте поищите.

Левенталь промямлил:

— Я думал, у вас есть место. Я не знал… Разве мистер Олби вам не говорил насчет меня?

Меж тем Редигер его оглядывал. Они были на шестидесятом этаже здания Дилла. Солнце таилось внизу, за скучными, черными, потускнелыми шпицами и уступами небоскребов.

— Опыт какой? — буркнул Редигер.

Левенталь сказал.

— Нет-нет, это отставьте. В газетах каких работали?

— Ни в каких. — Левенталь начинал уже раздражаться.

И тут Редигера взорвало, понесло:

— Какого же дьявола вы у меня отнимаете время? Зачем пожаловали? Убирайтесь. Господи Иисусе, припереться, отрывать человека от дел, не имея ни хрена за душой!

— Извините, что побеспокоил. — Левенталь говорил скованно, скрывая свое смятенье.

— Наша профессия — новости. Если у вас нет ни малейшего опыта журналистской работы, вам тут делать нечего. У нас тут что, по-вашему, — курсы подготовки?

— По-моему, я такую работу осилю. Я читал ваш журнал, и мне кажется, я это осилю. — Он подыскивал слова, спотыкался, он свесил голову.

— A-а, вам кажется? Кажется вам?

— Да… — Левенталь уже немного оправился. — Я не знал, что мой опыт вам не подходит. У меня тут письмо мистера Уиллистона. Он сказал, что вас знает. — Левенталь полез в карман.

Но Редигер уже орал:

— Не надо мне никакого письма!

— Но мистер Уиллистон сказал, что не видит оснований опасаться, что я вдруг не справлюсь с такой работой…

— Кто его спрашивает. Плевать мне, что он сказал.

— Мне кажется, он за свои слова отвечает. Я уважаю его мнение.

— Я сам свое дело знаю. Оставьте в покое вашего Уиллистона. Я сам могу судить, кто мне требуется. Вы не подходите.

— Возможно, вы свое дело и знаете, — сказал Левенталь вяло и ровно, набычась. — Тут я не спорю. Но что такого особенного в вашем журнале? Я его читал, я уже говорил. — Сунул в рот сигарету, без спроса потянулся за спичками у Редигера на столе, отломил одну, чиркнул, запустил в пепельницу. Злой, как струна натянутый, он ухитрялся изображать холодную невозмутимость. — Всякий, кто может два слова связать, вам так напишет. Если бы вы попробовали человека и сказали, что он не подходит, вот тогда я сказал бы, что вы свое дело знаете. Это выдумка, мистер Редигер, — насчет газетного опыта.

Редигер заорал:

— Выдумка? Да? Да?

Левенталь увидел, что того удалось пронять, и вдруг обоих забрало, понесло, воздух раскалился от злобы, от жажды поддеть, ужалить, и никто не хотел сдаваться.

— Очень просто, — кидал небрежно Левенталь. — У вас своя шайка. Постороннему не протыриться. А ведь стоило бы, честно говоря, подумать и о журнале, и нанимать людей потому, что они умеют работать. Вам бы это не помешало.

— И вы думаете, вы могли бы улучшить издание?

Левенталь ответил, что не только его, да любой свежий взгляд был бы на пользу делу. На него нашла дикая самоуверенность, абсолютно ему несвойственная, приступ буквально, и, несмотря на свое спокойствие, он понес такое, что просто не умещалось в ограниченной привычными рамками памяти. Он сам теперь не знал, что тогда наговорил. Всплывало что-то вроде: «Ну вот, покупая товар в магазине, знаешь, что берешь, это стандартная марка. Открываешь банку, внутри продукт. Ты не в восторге, ты не в отчаянии. Просто стандарт». Самому было тошно вспоминать, как минутное помрачение, он даже краснел; возможно, конечно, тут он еще раздувал, но и десятая доля была катастрофой.

Потом, воткнув в него бешеный взгляд, Редигер прошипел:

— Зачем же вы сюда лезете, если здесь так ужасно?

И он ответил:

— Работа нужна, очень просто.

Воздух между ними дрожал, накаленный злостью. Он и представить себе не мог, что вдруг снова поведет себя так, да ни при какой погоде. Но тогда он твердо решил, что не даст этому Редигеру вытирать об себя ноги. Именно так себе и сказал. «Он думает, об каждого, кто к нему явится, можно вытирать ноги».

Слишком многие ищут работу и готовы все заглотать. Эта привычка поддакивать укоренилась, она жутко укоренилась. Им говори все, что влезет, обзывай идиотами, они улыбаются, плюнь им в лицо, они, может быть, и покраснеют, но все равно они улыбаются, потому что не могут себе позволить хоть слово вякнуть тебе поперек. Вот Редигер и распоясался.

— Вон отсюда! — орал Редигер. Он покраснел как рак. Встал, выбросил кургузую руку, и Левенталь, не выдавая ни удовлетворения, ни ярости, хотя его распирало оттого и другого, встал, разгладил вмятину на зеленой велюровой шляпе, сказал: