Аугуст Гайлит - Тоомас Нипернаади

Настала ночь. Где-то в отдалении не переставая куковала кукушка. Летучие мыши кружились над водой. Из избушки доносилось беспокойное покашливание Кудисийма.

- Вот что, Локи, - воскликнул Нипернаади, - давай-ка я столкну плот на воду и прокачу тебя! Ты ведь и не представляешь, каково это — мчаться вместе с быстрым потоком. Это и возвышено и жутко сразу. Вода бурлит и пенится вокруг, над тобою небо сверкает, искрится звездами, а под тобой будто сказочный ковер, и ты мчишься в бескрайнем пространстве. А я крепко-крепко обнимаю тебя, так что тебе и дух не перевести. Нет, ты боишься кататься в ночи? Потом ведь плот можно бечевкой затащить обратно, против течения, мне это совсем не трудно. А хочешь, подхвачу тебя на руки и пронесу один-два километра? Смотри, какие у меня мышцы, ты будешь у меня в руках, словно перышко. Или еще лучше — сделаю тебе из ивовой коры замечательную дудочку, ты будешь играть, а я аккомпанировать на каннеле? Это совсем не так скверно, как ты, может статься, думаешь.

Он опечалился и вздохнул:

- теперь я точно знаю: ты не веришь мне, ты думаешь, что я обманщик и больше не вернусь. Думаешь, что я негодник и врун, и не надо тебе уже ни дудочки, ни играть!

Он хотел было встать и уйти.

Локи бросилась ему на шею и воскликнула:

- Я тебе верю, верю!

Она поцеловала его, вскочила и птицей метнулась к избушке.

- Локи, Локи! - кричал он ей вслед.

Он вдруг словно обезумел, бегал взад и вперед, повторяя имя девушки.

- Локи, - говорил он сам себе, будто поглаживая каждое слово, - маленькая Локи, я вернусь и не обману тебя. Ты же такая маленькая, что даже букашка рядом с тобой кажется огромной горой. Я не смею даже взять тебя на руки, ты словно песчинка, которая может проскользнуть сквозь пальцы.

Разговаривая сам с собой, он долго ходил по лесу, исполненный нежности, опьяненный. Он подыскивал Локи новые сравнения и был счастлив, если это удавалось. Было уже поздно, когда он наконец вернулся и полез спать на чердак. Губы его шевелились даже во сне, как будто он продолжал ласково лепетать.

На другой день утром, когда Нипернаади проснулся, перед лачугой стоял Хабаханнес. В зубах его торчала трубка, которую он не вынул, даже когда заговорил.

- Сильвер, пень старый, у тебя вроде плотогон стоит? - крикнул он через порог. - Я не поверил, говорю, разве нормальный плотогон протиснется в дверь сильверовой лачуги, может, горбун какой. А Малль все не отстает, говорит, будто уже который день он тут и очень даже статный. Но я не поверил, пришел сам посмотреть.

Так и не дождавшись ответа, он нетерпеливо спросил:

- Ну так что, тут он? Или, может, нету?

- Есть, есть! - ответил Нипернаади, слезая с чердака.

- Так ты и есть плотогон?! - Хабаханнес сделал большие глаза. - До сих пор заведено так было, что плотогоны у меня останавливаются, там, где есть поесть и выпить, и жизнь повеселее. Ну, плотогон, бери, значит шапку и пошли, тут нам смотреть не на что.

Нипернаади сел на траву и засмеялся.

- Что, не пойдешь? - рассердился Хабаханнес. - Что, собак за тобой прислать? И полей моих видеть не хочешь, и с дочкой моей поздороваться не желаешь? Что, давно тебе ребра не пересчитывали? Или этот старый пень околдовал тебя — как пес на цепи, сидишь у его лачуги? И даже взглянуть не хочешь на мое добро?

Нипернаади поднялся с травы, подошел к Хабаханнесу и сочувственно произнес:

- До чего ж ты, Хабаханнес, беден, невыразимо беден. Чего я только не видел в миру, но такого нищего хозяина еще не встречал. Птица летит, а она не твоя, букашка ползет, а и она не твоя. А твои поля, что болота — один мох растет да вода журчит. А твой дом как улей, только крохотной букашке впору. И карманы твои пусты, и свищет в них ветер. Иначе ты бы не оставил Кудисийма без помощи, хоть одну-то телку дал бы ему. Но ты сам нищ и убог, и у тебя нет даже второго пиджака, чтобы пожертвовать соседу!

- Он мне велит добро разбазаривать, - зло закричал Хабаханнес, - свою животину я должен отдать старому пню!

- Да у тебя у самого ничего нет! - нетерпеливо вставил Нипернаади. - Видно, придется мне просить пастора, быть он собрал для тебя сколько-нибудь марок, не то совсем оголодаешь. Живот к спине присохнет, его тогда ни керосином, ни бензином не отделить. Тоже мне богатство у него, тоже мне состояние! Да ты лучше загляни разок ко мне, я покажу тебе свои богатства, так ты не сходя с места ослепнешь и оглохнешь. Тысяча моих кораблей бороздит моря, и все полны золота, зерна и шелков. Тысяча поездов мчится по земле, и груз их дороже двух королевств, вместе взятых. Сотни тысяч рабочих, как муравьи, добывают мне в недрах земли золото и серебро, и каждый из них горбится под тяжестью мешков с золотом! Приди взгляни на мои поля, они начинаются там, где встает солнце, и кончаются там, где оно вечером садится, и вся эта нива золотится пшеницей. Приди взгляни на мои заводы, там трубы стоят гуще, чем всходы ржи на твоем поле, и под каждой трубой на меня и только на меня трудятся десять тысяч рабочих. А может, хочешь увидеть мои леса, где у меня лосей и косуль больше, чем крыс в твоих амбарах?