Фэй Уэлдон - Подруги

Марджори убеждена, что злейший, убийственный, кровососущий порок среднего класса — это стремление прикидываться хорошими, меж тем как хорошего в них мало. Дамочки с претензией на утонченность и/или истощенными ресурсами нервной энергии, говорит она, чуют в Патрике сермяжный дух рабочих низов, избыток грубой, нерастраченной жизненной силы, какая в урочный срок неизбежно возобладает и воцарится в мире. Что же странного, если такие дамочки штабелями ложатся к его ногам, приветствуя неотвратимое, хотя и не лишенное приятности поражение, а с ним и расплату не только за необоснованные претензии своего класса, но и за свою женскую склонность эксплуатировать — порожденную в свою очередь эксплуатацией, которой подвергаются они сами.

— Нашей Марджори повсюду мерещится Маркс, — сетует Грейс в разговоре с Хлоей, — и непременно с позиций женщины, которая покоряется мужчине. Ее можно только пожалеть. Пора бы уж ей самой покорить кого-нибудь.

Ее собственный затяжной роман с Патриком, отмеченный крушениями, постигшими каждого из них в жизни, по всей видимости, не приносит ей особого счастья — как при случае не забывает подчеркнуть Марджори.

— Грейс можно только пожалеть, — говорит Марджори, — до чего же все в ней перегорело! Заниматься сексом в виде спорта и делать на это ставку в жизни! Патрик для нее — напоминание о лучших временах, когда она еще не окончательно утратила способность чувствовать. А он возит ее на могилу Кристи не потому, что души в ней не чает, как рассказывает направо и налево, а просто назло Мидж и еще потому, что любит глядеть на очертания этих дурацких надгробий на фоне неба.

Покуда Грейс напропалую прожигает шестидесятые годы столетия и тридцатые годы собственной жизни, неукоснительно поспевая ноздря в ноздрю за модой — от водяной кровати к платьям с вырезом ниже пупа, с заоблачных высот ЛСД в пучины оккультных наук, от летающих тарелок к астрологии и биополям, находя во всем этом, конечно же, космическое обоснование той травле, которой она с необъяснимым упорством подвергает злосчастную Джералдин; примкнув к поборникам тюремной реформы после ночи, проведенной в камере за нарушение общественного порядка в челсийском питейном заведении (носящем, по странному совпадению, название «Роза и корона»); как бы умышленно соперничая с Патриком числом и разнообразием своих амурных достижений, только в отличие от Патрика — и совершенно напрасно — не положив за все это время ни единого мазка на холст, хотя бы затем, чтоб доказать миру, что недуг, которым она страдает, сопряжен с издержками художественного дарования, а не просто свидетельство вздорного и неуживчивого характера, но зато без конца делая аборты (что, по утверждению Марджори, служит внешним, зримым показателем невидимой внутренней устремленности не созидать, а разрушать), — короче, покуда Грейс, как сказано, напропалую рискует собою и своей судьбой, Марджори действует наверняка.

— Марджори правильно делает, что не выходит замуж, — говорит Грейс. — Такие женщины, как она, рождены быть вдовами. Пускай хоть пять раз выйдет замуж, все мужья перемрут один за другим — кто не от яда, тот, как говорится, из чистой добросовестности. Ну посудите сами, каков у нее послужной списочек. Сначала отец, потом Бен, потом ребенок. Нет, очень мудро она поступает, что сидит и не рыпается, обдавая дыханием смерти исключительно лишь программы телепередач.

И правда — Марджори, судя по всему, действительно предпочитает не связывать себя личными обязательствами с кем бы то ни было, помимо редакций и ведомств. Она вступает в единоборство не с людьми, а с организациями. Ведет бумажную войну, разя противника очередями докладных записок, с боями пробиваясь во главе то одного, то другого отдела к престижной позиции в списке рабочих телефонов, штурмуя вершину бюрократической пирамиды, в которую полководцы массовой информации обратили Би-би-си, и выводит-таки, в конце концов, свое имя жирными черными буквами на самом высоком уровне, какой только доступен для женщины.

— Она бегает к Патрику на свидания с собственной юностью, вот и все, — говорит Грейс, — когда еще не разучилась смотреть на жизнь с надеждой. А белье ему стирает, поскольку стирка — все же способ напомнить себе, что ты женщина. Другого-то способа у нее нет. Из всех женщин в мире она одна его не соблазняет. Не очень ей, наверно, весело это сознавать, хотя, видит бог, он теперь пованивает псиной и забыл, когда в последний раз мыл ноги.