Арман Лану - Майор Ватрен

Пришлось организовать все заново, отвечать на запросы других рот, устанавливать связь по телефону, по радио и через мотоциклистов. Наконец, в час дня, в Бьерме началась контратака, прикрытая заградительным огнем. С КП видны были штук двадцать вражеских самолетов, которые кружились, как вороны; доносились орудийные раскаты. Один самолет загорелся и упал. Полчаса спустя связной из второй роты сообщил, что на шлюзах все восстановлено в прежнем виде. Противник оставил пленными сорок три человека, большая часть их отправлена в штаб полка в Перт, человек пятнадцать убитыми и двенадцать ранеными. Все в батальоне были на седьмом небе от счастья. Полк молчит, но, по крайней мере, он действует.

Примерно в шестнадцать тридцать бой возобновился, и на этот раз слева. Автоматы, орудия, артиллерия резерва — все пошло в ход.

Часов в пять из штаба полка, обливаясь потом, вернулся Гондамини. «Неземной капитан» и майор обменялись красноречивым взглядом.

— Субейрак, — приказал Ватрен, — пойдите узнайте, нет ли чего нового по радио.

Субейрак вышел из КП в бешенстве, уверенный, что «Неземной капитан» не захотел рассказывать при нем привезенные им новости. Франсуа направился в отделение радиосвязи. Сержант связи бился над приемником ЕК-17. Аппарат добросовестно потрескивал, но приема не было. Время от времени слышались хриплые позывные.

— Это зеленые, — сказал сержант. — Они разговаривают без шифра.

Он повернул ручку настройки, раздался громкий голос:

— …Прекратите бессмысленную войну, которую вы ведете лишь в интересах Англии. Сдавайтесь, чтобы вместе с Германией установить всеобщий мир… Храбрые солдаты…

Низкий голос грубо коверкал французскую речь. Затем заиграла пластинка и зазвучали слова, неуместные в этом мире крови, огня и напряженного ожидания: «Любовь не утомляет моего сердца». Кто-то из солдат стал насвистывать мотив песни.

— Выключить, — приказал Субейрак.

Сержант выключил радио. Он сказал вполголоса:

— Они недавно сообщили, что заняли Компьен. — В его голосе слышалось сомнение, впрочем не очень искреннее.

Компьен! Но ведь это далеко к югу от Ретеля! Словно глубокая рана зияет на левой стороне карты. Страшно взглянуть: карта как будто кренится и вот-вот упадет налево… Воспоминание пронеслось в голове Франсуа. Это было в Киршвейлере. Субейрак спал в покинутом доме. В крышу ударил снаряд. Во сне Франсуа услышал страшный треск и проснулся уже на полу. Он попытался подняться, но не смог. Это было ужасно. В темноте, еще не очнувшись от сна, он чувствовал, как его что-то тянет, хватает, толкает налево. Когда он нащупал фонарь и осветил комнату, то понял, что случилось. От удара треснули балки, на которых был настлан пол. Доски правой стены еще держались, а слева — обрушились прямо в подвал! И сейчас он испытывал точно такое ощущение, как тогда.

— Ставьте меня в известность, как только поймаете что-нибудь важное. Каждые полчаса старайтесь наладить связь с полком, — сказал Субейрак.

Он направился в медпункт.

Дюрру только что отрезал руку и бросил ее на разостланную газету. Франсуа стало дурно. Дюрру обернулся.

— Возьми у меня в кармане сигарету, — сказал он.

Франсуа повиновался и полез в карман врача, пока тот перевязывал стонущего солдата. Воздух был пропитан эфиром. Он вынул сигарету.

— Прикури, — сказал Дюрру, — и сунь мне ее в рот.

Франсуа подчинился, будто под гипнозом точных жестов врача. Когда он клал пачку обратно в карман Дюрру, то нащупал револьвер. Положительно Дюрру не расставался с хорошими привычками! Франсуа спросил:

— Как с Манье?

— Я велел принести его. Кстати, здесь он?

— Вон там, тот, с бедром.

— Один шанс из десяти.

— За то, что умрет?

— За то, что выживет.

Раздался стон.

— Глупец, — сказал Субейрак, — он тебя слышит.

— Идиот! — ответил Дюрру, по-прежнему стоя спиной к Франсуа.

Он кончил обработку культи.

— Вот у этого — восемь шансов из десяти. Кстати, ты не так уж плохо перевязал своего Манье. Но надо было давно ослабить жгут. Запомни, перевязывать надо немного выше и через каждый час на несколько минут отпускать, даже если кровь пойдет снова…

Дюрру, наконец, обернулся. Никогда он не казался таким рыжим. «Он посмотрел на солнце сквозь сито», — не преминула бы заметить бабушка Субейрака.

— Я устал — сказал врач. — Дайте таз.

Санитар принес облупившийся фаянсовый таз, и Дюрру стал мыть руки. Он тщательно мылил их, вода порозовела.