Ричард Бирд - Х20

Воздух настолько загрязнен, сказал Джонси Пол, что он вообще удивляется, как это люди удосуживаются дышать. Что, не так, спросил он меня.

— Конечно, — говорю я, — он мог умереть от чего угодно.

Старый Бен Брэдли говорит:

— Он мог умереть от старости.

Наступает минутное молчание, потом все качают головами.

— Нет, — говорит Уолтер. — Это точно легкие.

Именно тогда — или, возможно, чуть позже — я заметил Джулиана Карра. Он стоял в некотором отдалении, у входа на кладбище, руки в брюки, прислонившись к одинокому дереву, словно отвергнутый тайный воздыхатель.

За моей спиной овраг. Я въехал в переднюю часть дома. У меня не было занавесок. Не было стульев и столов. Не было гнезда для телеантенны, но это ерунда, потому что у меня не было телевизора. Я жил в самой большой комнате дома, на первом этаже, в окружении только тех вещей, что имел.

Из телефонной будки я позвонил домой, чтобы мне прислали пуфик. Мама отослала пуфик и спросила: раз — все ли я еще курю, два — есть ли у меня девушка, и три — не надо ли мне чего-нибудь еще.

— Нет, все в порядке, — сказал я, а потом мне оказалось некуда девать книжки по истории, разве что складывать на пол. Я купил электроплитку и несколько ковриков, чтобы заглушить скрип досок в полу. Купил обогреватель, сидел на ковриках перед камином, прислушивался к звукам с улицы, читал книжки по истории и порой смеялся вслух, пугая себя эхом. Купил холодильник с морозилкой и набил его замороженными продуктами.

Я часто разговаривал с Бананасом. Он был прекрасным слушателем, пока где-нибудь поблизости имелась пепельница, и я уверял его, что Лилли присмотрит за Тео, бедным стариком, старым безумным ученым. Он не захиреет без друзей в полном одиночестве. Затем я познакомил Бананаса с пуфиком, и с тех пор пуфик принадлежал исключительно ему. Мы ни капельки не скучали по Гемоглобину.

Я сидел на полу, смотрел, как дым витками поднимается к потолку, прислушивался к скрипу дома и раздумывал, как отличить дребезжание оконной рамы от хохотка привидения, в которое я не верил. Первые несколько недель я выкуривал все сигареты еще до сумерек и вечерами разогревал замороженные пирожки.

За прилавком меня видно от пояса и выше: белая рубаха, оранжевый галстук и счастливая физиономия на ровном фоне сигаретных пачек.

“Честерфилд”, “Кэмел”, “Кент”. “Штювезанд” (для мировых спортивных мероприятий), “Филип Моррис”, “Джон Плэйер Спешл” (всех видов). “Лаки Страйк”. “Бьюкэнен Сенчури”, “Мор”, “Раффлз”, “Ричмонд Стрейт Кат”, “Роялз 25”, потому что неплохо иногда попробовать чего-нибудь новенького. “Стэйт Экспресс”, и “Салливан № 1”, и “Салем Лайт”, и пурпурные, синие, красные и зеленые “Силк Кат”. “Лэмберт-энд-Батлер”, если больше ничего нет. “Ротманз” (пилоты авиалиний), “Уинстон” (США) и “Бенсон-энд-Хеджес” после завтрака. “555” (555 чего?). “Кармен № 6” и “Эмбасси № 1”, “Эмбасси Ригал”, “Эмбасси Экстра Майлд”, “Эмбасси Экстра Экстра Майлд” (в зависимости от ее настроения и возраста). “Вирджиния Слимз”. “Дю Морье” в театре “Санкт-Мориц”, пока “Собрание” пьет “Коктейль” с “Черным Русским Наместником”. Возможно. “Фортуна” (испанские пляжи и мадридские кафе). “Капорал” и темно-синие пачки философических “Житан”. “Кул” или “Крэйвен” на “Пиккадилли” или в “Мэйфэр”. В “Каниф-клаб” со всем “Английским ВМС”. “Трипл-А”. И наконец, чтобы увенчать вечер с очередной любовницей, непревзойденные ментоловые “Консулат”.

Словно вокруг столпились планы Люси на будущее. Словно видение бесконечных, но исчисляемых дней без нее, когда сигареты измеряются двадцатками, и я боюсь каждой из них, потому что “курение смертельно опасно”, и “курение во время беременности вредит вашему ребенку”, и “курение вредит вашему здоровью”, и это, конечно, правда, потому что на каждой пачке написано.

Я схватил пачку, любую пачку. Это оказалась мягкая пачка “Голуаз”, и я попытался пробуравить ее взглядом. Открылась дверь, я запихал пачку поглубже в карман и отпустил совершенно незнакомому человеку сорок “Мальборо” в обмен на деньги. Пачку ему и пачку Люси (не раскисай, парень). Все произошло так быстро, что он даже не достал зажженную сигарету изо рта и оставил за собой дым и запах Люси Хинтон.

Вошел еще кто-то. “Индепендент”; 20, 40, 60 “Бенсон-энд-Хеджес”, и 20 пенсов сдачи, и “благодарю вас, мадам, вы очень добры”, и “не забывайте, что ‘курение — причина заболеваний сердца’”. Сквозь целлофан и бумагу я чувствовал округлость каждой сигареты — они были словно патроны.