Ричард Бирд - Х20

— Тео, прошу тебя.

Я пошел за ним в ванную, где он смотрелся в зеркало, — вот это я действительно ненавидел. Он никогда ничего не поправлял, например волосы. Я думаю, он просто удостоверялся, что похож на себя. С закрытым ртом он осмотрел свое лицо под всеми мыслимыми углами, изредка поглаживая вертикальный шрамик на верхней губе.

— Прекрасно, — сказал я, но сарказм не слишком мне удался.

— Я думал, ты заболел.

— Я врал.

— Ну и зря.

— Ты ведь знаешь, все курильщики врут. Готов поспорить, Эмми Гастон никогда не врет.

— Грегори, дай пройти.

Я пошел за ним в спальню, где он взял с кровати свое коричневое пальто, а затем обратно в гостиную. Я посмотрел сзади, как он пытается влезть в пальто, закурил “Кармен” и сказал, что съезжаю. Теперь ему придется уделить мне капельку внимания.

— Куда-нибудь, — сказал я, — куда угодно. В другое место. Подальше отсюда.

С улицы просигналило такси. Он ничего не ответил, подошел к нейлоновым сумкам и уложил сигаретные блоки так, чтобы они не торчали. Я сказал:

— Я же не могу все время сидеть на одном месте, а? Человек ведь должен переезжать?

— Ты не съедешь, — сказал он, взяв по сумке в каждую руку.

— Съеду.

— Нет.

— Давай бросим монету, — сказал я, но он даже не рассмеялся.

— Ты точно не поедешь в трущобы?

— Ты ее любишь?

— Не хочу опаздывать, — сказал он, протискиваясь мимо меня.

Я посмотрел, как закрывается дверь. Такси все сигналило. Гемоглобин принюхивался к моей руке. Бананас выискивал пепельницу. Всем нам надо что-то делать, когда мы чувствуем себя потерянными, одинокими и брошенными. Всем надо чем-нибудь себя занимать.

На моих похоронах, где-то далеко в следующем столетии, мало кто из скорбящих будет помнить, что сигареты были не просто забавным артефактом прошлого тысячелетия.

Собор запружен священниками, они по очереди отдают дань уважения моему гробу из прекрасно отполированного ясеня. Мы уже больше чем на полпути к 2100 году, и последние десять лет или около того меня торжественно считают посланником двадцатого века. Дети не перестают донимать меня вопросами насчет пишущих машинок, сковородок и устройств, работающих на бензине. Они хотят знать, больно ли втягивать ядовитый сигаретный дым, и я говорю, что нет, совсем нет, но никто из них не верит мне до конца. Они втихомолку заключают, что люди в те далекие времена были менее цивилизованны, а потому более выносливы, и я недалек от мысли, что, возможно, так оно и есть на самом деле.

В менее радужной версии моих похорон я нахожусь в возрасте дяди Грегори, а то и моложе, и двадцатый век еще прекрасно помнят. У могилы нет близких друзей, а по работе у меня не было коллег. Мать черным платком утирает слезы. Парочка весенних прохожих в стильных плащах останавливается поглазеть, порицая про себя глупость курильщиков. Они наматывают на ус эту сценку в качестве морального урока своим детям, а потом принимаются гадать, не пойдет ли дождь.

А я — я думаю, будет ли там Джулиан Карр, случись это сегодня, или через пятнадцать лет, или через пятьдесят. Я осматриваю ногти, раздумывая, какой бы лучше начать грызть.

Для начала он купил себе двадцать “Консулат”. Затем согласился занять высокую должность в Центре исследований табака в Англии, которую ему предложили за блестящую докторскую диссертацию. Снял квартиру над турецким ресторанчиком Сэмсона, который позднее превратился в закусочную Лилли, и быстро погрузился в рутину нового жилья и новой работы. По сравнению с молекулярной биологией научиться курить — плевое дело.

Постепенно он начал ставить свое курение против добрых поступков. Таково было, если можно так выразиться, его виноватое лицемерие. Он вступал в благотворительные общества, спасал брошенных животных и раздавал душеспасительные сигареты людям, которые не могли себе их позволить. Он считал доброту продолжением вызова Провидению — мол, давай, повергни хорошего человека, — развитием игры в существование материного Бога. Он словно пытался создать из непознанного достойного соперника, постепенно повышал ставки, чтобы оно открылось.

Тео редко говорил о своем прошлом, и будь я больше занят, возможно, никогда не сложил бы по кусочкам его историю. Гибкость рабочих часов свидетельствовала, что его исследования в институте никак не контролируются, — вплоть до того, что он может приходить, когда ему вздумается. Я не представлял, сколько ему платили, но квартира с двумя спальнями над закусочной Лилли — прямой результат его привычки покупать больше четырех тысяч сигарет в неделю.