Луис-Поль Боон - Менуэт

О СВОИХ РОДИТЕЛЯХ И БЫЛИ ОТПРАВЛЕНЫ В ДЕТСКИЙ ПРИЮТ / ОДНОЙ ЖИТЕЛЬНИЦЕ ГОРОДА, ОТЕЦ И ДВОЕ БРАТЬЕВ КОТОРОЙ ЯВЛЯЮТСЯ ЧЛЕНАМИ СЕКТЫ "СВИДЕТЕЛИ ИЕГОВЫ", БЫЛО, ВСЛЕДСТВИЕ АВТОМОБИЛЬНОЙ КАТАСТРОФЫ, НАЗНАЧЕНО ПЕРЕЛИВАНИЕ КРОВИ - ОТЕЦ И ОБА БРАТА, ВЗЯВ ПОД ОХРАНУ ДВЕРЬ ЕЕ ПАЛАТЫ, ЗАПРЕТИЛИ ВРАЧАМ ОСУЩЕСТВИТЬ ЭТУ ПРОЦЕДУРУ, ГОВОРЯ, ЧТО ТАКОЕ ДЕЙСТВИЕ ПРОТИВОРЕЧИТ ИХ ВЕРЕ, В КОНЦЕ КОНЦОВ ПОЛИЦИЯ, ПРЕОДОЛЕВ СИЛОВОЕ СОПРОТИВЛЕНИЕ, СМОГЛА УДЕРЖАТЬ ИХ В ПАЛАТЕ, ПОСЛЕ

уступила нездоровой склонности время от времени отдыхать. Тут она обычно начинает целенаправленно потирать свою поясницу и живот. Я рассказываю ей, что наши предки, кочуя больше трех тысяч лет назад по лесам, яростно барабанили себя по животу, когда он болел. И надавливаю на свой живот. Она спрашивает, почему они так делали. Она спрашивает это с подозрением, правильно полагая, что я снова настроена по-боевому и своими вопросиками-рассуждениями, как острыми стрелами, беспощадно в нее целюсь. Почему? - переспрашиваю я. - Да потому, что они думали, будто внутри их живота ворочаются животные, то есть считали, что звери, которые были в свое время съедены, остаются в их утробе живыми, толкаются там и причиняют боль брюху. Вы верите, что внутри нас могут жить звери? - спрашиваю я. (Эту стрелу я отправила издалека, было бы чистой случайностью, если б она в нее попала...) А она, слегка массируя свой живот, предлагает натереть мастикой весь дом, с подвала до чердака, - работать, вкалывать и, главное, не думать, чтобы, может быть, таким образом спастись от зверей, обретающихся внутри нас. То есть она надеется, что после дня работы без перерыва она избавится "от этой тяжести в животе". Тем временем я рассказываю ей о соседке, у которой случился выкидыш, я рассказываю ей о больнице и докторах - обо всем, что в связи с этим мне приходит на ум. В исповедальной, говорю я, всегда таинственно шепчут о Его теле... В исповедальной все это является чем-то, что должно остаться глубоко в тени, о чем нельзя говорить, чего нельзя трогать и вытаскивать на свет Божий, а из сумрака исповедальной входишь в кабинет врача, и он говорит тебе: раздевайтесь. Там очень светло и голо, там страшно много света и везде сверкающие инструменты, а врач вас ощупывает, выстукивает и прослушивает. Я рассказываю ей, что все мы на самом деле живем в двух разных мирах, сосуществующих рядом, пересекающихся друг с другом и проникающих друг в друга странным образом, словно вслепую, так что один мир никогда не видит другого. Иногда я говорю доктору, что мне нельзя раздеваться, а если разденусь, мне после надо будет покаяться об этом в исповедальной, но он закрывает глаза на свою веру и говорит, что я должна помочиться в баночку. А в исповедальной я, конечно, рассказываю все, что велел проделывать мне доктор, но не потому, что это меня как-то волнует, а чтобы понаблюдать, замечают ли они, что их сцепленные друг с другом миры в какой-то момент теряют всякий смысл. Она стоит, поглаживая свой живот, и я рассказываю ей все это. Я ее таскаю за собой по всей этой путанице - Божий мир, целиком созданный в темноте, и мир науки, которая выставляет свои

ЧЕГО ВРАЧУ УДАЛОСЬ НАКОНЕЦ ПРИСТУПИТЬ К ВЫПОЛНЕНИЮ СВОЕГО ДОЛГА / НЕКИЙ ВЕРУЮЩИЙ, КОТОРЫЙ ДАЛ ОБЕТ СОВЕРШИТЬ ПАЛОМНИЧЕСТВО В ЛУРДЕС, НО У КОТОРОГО, ОДНАКО, НЕ БЫЛО ДОСТАТОЧНО СРЕДСТВ ДЛЯ ЭТОГО ПУТЕШЕСТВИЯ, НИЧЕГО НЕ ПРИДУМАЛ ЛУЧШЕ, ЧЕМ ОПУСТОШАТЬ ПО ДОРОГЕ ЦЕРКОВНЫЕ КРУЖКИ С ПОЖЕРТВОВАНИЯМИ, ПОСЛЕ ОТБЫВАНИЯ ТЮРЕМНОГО СРОКА ОН ПРОДОЛЖИЛ СВОЕ ПАЛОМНИЧЕСТВО, В РЕЗУЛЬТАТЕ ЧЕГО УКРАЛ ВЕЛОСИПЕД И СНОВА ОПУСТОШИЛ НЕСКОЛЬКО ЦЕРКОВНЫХ КРУЖЕК ПО ДОРОГЕ В ЛУРДЕС /

результаты под яркий искусственный свет. Но она по-прежнему отворачивает голову, как червяк, который ищет себе лазейку. Тут входит муж, и она вымещает на нем весь свой страх и злобу. Он страдает от этого, он стоит и смотрит на нее беспомощно и хочет знать, "где тяжесть". Он стоит, прямо как будто он доктор и есть, - ощупывая, он водит руками по ее животу. Она вроде что-то пытается отодвинуть, а он ощупывает, будто хочет что-то достать - будто он хочет нащупать внутри нее зверей и найти наконец выход, через который их можно было бы удалить. У меня такое чувство, словно мне все время есть хочется, говорит она почти в ярости. Прямо как будто он виноват, что она чувствует нечто, в чем не хочет признаться, и "нечто" - это тяжесть, а не голод. Но я вижу то, что не видит он. Гигиенические прокладки - когда они были разбросаны по дому в последний раз? Итак, она беспрерывно ощупывает свой живот - и вдруг ее рвет. Бесполезно ей ощупывать свой живот, в нем действительно сидит зверь, и спустя определенное время он вылезет из своего укрытия. По сути, мне даже смешно: я, не будучи совершеннолетней, вижу, что она беременна, что она стоит посреди комнаты с ребенком внутри себя, а они ей двадцать пять, ему двадцать девять - они пялятся друг на друга так же недоуменно, как это делали их пращуры три тысячи лет назад. Он помогает ей: кладет свою руку на ее лоб и советует, чтобы облегчить рвоту, соединить пятки... Но вдруг он вскидывает глаза - проверить, я все еще тут и смотрю ли я на них. Это поражает меня, потому что мое внимание было приковано к ней (я наблюдала, как ее рвет) и к нему (я наблюдала, как он пытается облегчить ее рвоту) и я напрочь забыла, что вокруг меня воздвигнут стеклянный домик. Я вылезла из этого домика, чтобы застукать их на месте преступления а тут он вдруг вскидывает на меня глаза. Я чувствую себя беззащитной улиткой, которая неосторожно выползла из своего завитка. Да, я стою перед ним открытая, голая и беззащитная. Он смотрит мне прямо в глаза, прямо мне в губы. Естественно, я тут же принимаю безразличное выражение - тут же, но... слишком поздно. Он замечает, что я улыбнулась, наблюдая, как его жену рвет. И по этому признаку он сразу понимает, что она беременна. "Так улыбаются только по поводу беременных", - читаю я его мысли. Для меня его прозрение очевидно: он уже по-другому смотрит на нее, он уже замечает пятна на ее лице и даже (наконец-то!) видит увеличенный живот - а руку свою, которую клал ей туда ("чтобы облегчить рвоту"), он резко сейчас отвел - из страха чем-то навредить ребенку. Но то, что он это наконец усек, не имеет значения: через пару недель уже никто не будет особенно напрягать зрение - и за километры