Кэтрин Мэнсфилд - Рассказы

— Видите ли, сударыня, — говорил он тихо и почтительно, — я люблю эти вещи. Я предпочитаю вовсе их не продать, чем продать людям, не способным их оценить, лишенным этого тонкого, редкостного чутья… — И, немного задыхаясь, он разворачивал квадратный кусочек синего бархата, придерживая его на стекле прилавка бледными кончиками пальцев.

Сегодня он припас для нее ларчик. Он хранил его специально для Розмэри и даже никому не показывал. Прелестный эмалевый ларчик, покрытый таким тонким и ровным слоем глазури, что казалось, он облит кремом. На крышке было изображено дерево в цвету, под ним стоял крошечный юноша, которого обнимала еще более крошечная девушка. На ветке висела ее шляпка величиной с лепесток герани. Шляпку украшала зеленая лента. Над их головами, словно ангел-хранитель, плыло розовое облако. Розмари сняла длинные перчатки. Она всегда снимала перчатки, когда ей хотелось получше рассмотреть такие вещицы. Да, ларчик ей нравится. Он ей ужасно нравится, — такая прелесть! Она обязательно должна его купить. И, вертя во все стороны кремовый ларчик, открывая и закрывая его, она невольно думала о том, как хороши ее руки на фоне синего бархата. Должно быть, у антиквара, в самом темном тайнике его сознания, тоже дерзко возникла эта мысль. Он взял карандаш, перегнулся через прилавок, и его бледные, бескровные пальцы робко потянулись к розовым, сверкающим пальчикам.

— Осмелюсь обратить ваше внимание, сударыня, на эти цветы, вот здесь, на корсаже маленькой леди, — негромко сказал он.

— Очаровательно! — Розмэри залюбовалась цветами. — А сколько этот ларчик стоит? — Сперва владелец лавки как будто не расслышал вопроса. Потом тихо-тихо ответил:

— Двадцать восемь гиней.

— Двадцать восемь гиней. — Розмэри помолчала. Она положила ларчик, снова натянула перчатки. Двадцать восемь гиней. Даже для тех, кто очень богат… Лицо ее ничего не выражало. Она пристально смотрела на пузатый чайник, похожий на пузатую курицу, усевшуюся над головой антиквара. Когда она заговорила, голос ее звучал мечтательно:

— Пожалуйста, оставьте его для меня. Я…

Но антиквар уже отвесил глубокий поклон, словно хранить для нее ларчик было пределом человеческих желаний. Конечно, он готов хранить его хоть вечность!

Дверь, сухо щелкнув, закрылась за Розмэри. Остановившись на ступеньке, она стала вглядываться в зимнюю полутьму. Шел дождь, и чудилось, что вместе с каплями влаги на улицу опускаются сумерки, кружась над мостовой, как хлопья пепла. У воздуха был холодный, горьковатый привкус. Только что зажженные фонари казались печальными, как и огни в доме напротив: они горели тускло, точно о чем-то сожалея… А люди шныряли взад и вперед, укрывшись под уродливыми зонтиками. У Розмэри странно защемило сердце. Она прижала муфту к груди. Ей было жаль, что она не унесла с собою ларчик, — его тоже можно было бы прижать к себе. Автомобиль, конечно, ждет ее. Розмэри нужно было только подойти к краю тротуара. Но она почему-то медлила. В жизни бывают такие минуты — страшные минуты, когда человек внезапно вылезает из своей скорлупы и видит мир, — и это ужасно. Нельзя поддаваться таким минутам. Надо скорее ехать домой и выпить чаю покрепче. Но не успела Розмэри подумать о чае, как молоденькая девушка, тонкая, смуглая, призрачная — откуда же она возникла? — остановилась у самого ее локтя и шепотом, похожим не то на вздох, не то на всхлипыванье, сказала:

— Сударыня, можно попросить вас об одной вещи?

— Попросить? — Розмэри обернулась. Она увидела маленькое оборванное создание с огромными глазами, совсем еще юное, не старше самой Розмэри: посиневшими руками девушка придерживала на шее воротник и так дрожала, словно только что вылезла из воды.

— Сударыня, — снова раздался запинающийся голос, — не подадите ли вы мне на чашку чаю?

— На чашку чаю? — Голос звучал просто, правдиво; он нисколько не был похож на голос попрошайки. — Значит, у вас совсем нет денег?

— Ни пенни, сударыня, — последовал ответ.

— Как странно! — Розмэри старалась разглядеть в сумерках девушку, не спускавшую с нее глаз. Не просто странно — поразительно! И вдруг Розмэри решила, что это — настоящее приключение. Встреча в сумерках — совсем как у Достоевского! А что если отвезти девушку к себе домой? Если сделать то, о чем столько пишут в романах, говорят со сцены, — что тогда случится? Ах, как интересно! И уже представляя себе, как она расскажет об этом изумленным друзьям: «Я просто привезла ее домой», — Розмэри сошла со ступеньки на тротуар и обратилась к фигуре, смутно маячившей возле нее: