Рубен Абелья - Тень иллюзиониста

Она ушла от повозки не потому, что ее смущала мысль о встрече сразу с обоими отцами ее детей у дверей своего дома. И не потому, что внезапное появление Голиафа всколыхнуло пламя былой любви и зародило в ее душе сомнения. И даже не из страха, что Беато не возьмет ее с собой, если узнает о ее отношениях с Голиафом. Ее первая реакция — бегство — была вызвана просто-напросто ленью. Она уже не любила Голиафа. Как можно любить это слоноподобное человеческое недоразумение? Время прошло, и от четырех дней любви остались только обрывки смутных воспоминаний. Она знала, что он искал ее. И если они увидятся, ей придется объяснить, что она уже не желает быть найденной. Эта ситуация не вызывала в ней ни стыда, ни страха, а только лень.

Если встреча с Голиафом была нужна, то лишь для того, чтобы лишний раз убедиться: она любит только Беато. И любит его, совсем ничего о нем не зная. Ей было невдомек, что на протяжении своей жизни странствующего лицедея он соблазнил сотни женщин. Что каждую из них он искренне желал. Что каждая из них влекла его подобно новому таинственному аромату. Что их всех к тому же он обманывал. Он старательно пытался угадать, что скрывалось под маской каждой женщины. Он заглядывал в темный колодец ее сокровенных желаний и там обнаруживал, чего ей не хватает в жизни. Затем ради нее он входил в нужный образ. Он мог исполнять роль сладострастного исповедника. Для кого-то он был приходящим любовником, исчезающим по первой просьбе. Для других он был духовным наставником и медленно занимался с ними любовью под аккомпанемент своих нравоучений. Беатрис не могла себе представить, что он играл и для нее, что он угадал по ее глазам, чего не давал ей муж, и предоставил ей это. Он овладел ею неистово и поспешно. Он рассказывал ей об экзотических местах, где побывал, и предлагал сопровождать его в странствиях. Он недаром посвятил свою жизнь исследованию темных сторон жизни и теперь понимал многое из того, чего не понимали другие. И если он попросил Беатрис поехать с ним, то лишь потому, что знал — ей на это не хватит смелости.

«Возможно, в следующем году».

Беатрис ни на секунду не сомневалась, что предложение было искренним, и все же его отвергла. Она оставила своего любовника в кровати и, под покровом последних ночных теней, вернулась домой к бесчувственному пьяному мужу.

«Возможно, в следующем году».

Она осталась на улице Луны, потому что смирилась со своим несчастьем. В первые недели после отъезда Беато ей даже удалось убедить себя, что она по-настоящему счастлива. Но очень скоро, когда ее беременность стала очевидной, мираж счастья развеялся. Паниагуа пил все больше, а с нею был все более холоден. Она начала задыхаться в своей привычной среде и поняла, что должна бежать с Беато.

«Возможно, в следующем году».

Ребенок родился, и враждебность Паниагуа сделалась невыносимой. Пришел ноябрь, но не Беато. Декабрь и январь тянулись медленно, тоскливо. Когда в конце февраля она увидела въезжающую на улицу повозку, то ее захлестнула такая радость, что ноги подкосились. Ей пришлось ухватиться за подоконник, чтобы не вывалиться из окна. Она вся трепетала, потому что видела в этой ветхой повозке метафору своего прекрасного будущего, символ счастливого, вольного существования, корабль, на котором она будет бесстрашно плыть рядом с Беато по волнам своей судьбы.

«Следующий год» настал.

Она ненадолго задержалась в булочной фрау Беккер, где все соседки в один голос обсуждали приезд Беато. Беатрис молча ждала своей очереди. Она глядела на этих уродливых сплетниц, и прежняя ревность превращалась в упоительное чувство превосходства. Беато принадлежит ей, и скоро все об этом узнают. Она покинула булочную с ребенком на руках, нагруженная покупками. Когда Беатрис проходила мимо повозки, она спрятала лицо за сына, хотя от Голиафа ее отделяли плотная людская стена и приличное расстояние. В дверях магазина Мартина она столкнулась с Паниагуа.

— Ты домой? — спросил он.

Беатрис показалось, что она незнакома с этим человеком, что их объединяет только съемная квартира, в которой они совместно проживают. Вне квартиры они были чужими. Ей вдруг почудилось, что она зажата меж трех неприступных стен, и каждая из них соответствовала одному из трех мужчин в ее жизни. На вершинах двух стен, подобно часовым, стояли Паниагуа и Голиаф, с руками, скрещенными на груди, и смотрели на нее с осуждением. С третьей стены на нее взирал Беато, который улыбаясь протягивал ей большой железный ключ и звал ее к себе. В его жесте, плавном и ласковом, в его улыбке было обещание счастья.