Рубен Абелья - Тень иллюзиониста

— Понятно, — промолвил отец, и его лицо помрачнело. — А чем занимается твоя семья?

— Мы кондитеры, — сказал Голиаф с гордостью. — Я помогаю развозить сладости.

Служанка заглянула в гостиную и объявила, что обед готов. Бокалы с недопитым вермутом были забыты на столике бара. Все четверо сели вокруг длинного стола с белой кружевной скатертью, на которой покоились серебряные столовые приборы. За все время еды отец больше не задал Голиафу ни одного вопроса. Яства следовали одно за другим, а в перерывах между блюдами в комнате повисала зловещая тишина, которая изредка прерывалась банальными комментариями по поводу погоды или римских развалин. После десерта и ликеров Голиаф объявил, что ему пора идти.

— Я бы остался еще, — сказал он неуверенно, — но я пообещал отцу помочь с уборкой.

Родители попрощались с ним в гостиной, а Беатрис проводила его до двери.

— Не переживай, просто они у меня молчуны. Ты был на высоте, — сказала она с нежностью.

Голиаф наклонился, чтобы поцеловать ее в губы, но в этот момент обнаружил, что за ними из коридора шпионит служанка. Он ограничился целомудренным поцелуем в щеку.

— Я не переживаю. Завтра жду тебя у распятия, — прошептал он ей на ушко и вышел из дома.

Он шагал с поникшей головой по пустынным улицам. Держа руки в карманах, он поравнялся с баром, хозяин которого продолжал протирать тряпкой барную стойку теми же медленными круговыми движениями. Наконец Голиаф достиг поля, где он оставил свой грузовик. Он открыл дверцу машины, сел за руль и завел мотор. Шум трогающегося грузовика прозвучал как пулеметная очередь в послеполуденной тиши. Голиаф слушал рычание набирающей скорость машины, и тут его сердце сжалось от предчувствия, что он никогда в жизни больше не увидит Беатрис.

Ночью его мучили кошмары. Они приходили один за другим, и Голиаф до рассвета метался в постели. Кто-то толкал его в бездну. Отец Беатрис подносил ему рюмку, а внутри оказывалась зловонная слизь. Он прогуливался по берегу реки, где гниющие цветы наполняли воздух смрадом. Из печи вместо пирожных он доставал рыб.

Он проснулся на рассвете в холодном поту. Он сел на краю постели и в отчаянии подумал, что сны обычно не врут и что в этот только-только зарождающийся день, который обещал выдаться погожим, его поразит несчастье. Он нехотя оделся, спустился в кондитерскую и начал таскать коробки с пирожными в грузовик. Отец с тревогой отметил его нездоровый вид.

— Ничего страшного, я просто не выспался, — объяснил сын.

Голиаф вел машину, погрузившись в свои мысли, не замечая плантации хмеля, не замечая тополей, бросавших длинные тени на дорогу, не глядя на восходящее солнце, которое всегда наполняло его сердце радостью. Как он и предвидел, Беатрис не ждала его у распятия. Вместо нее на каменной скамье он обнаружил белый конверт. Он открыл его, почти теряя сознание. Записка гласила:

Меня отрывают от тебя.

Найди меня.

Он кинулся к дому с зелеными наличниками и ударил в дверь железным замком. Он стучал, покуда хватало сил, но так и не дождался ответа. Тогда он стал бить в дверь кулаками. Из окон соседних домов выглянули несколько женщин, испуганных шумом.

— Не старайся, сынок! — крикнула одна из них.

— Они уехали несколько часов назад, — добавила другая. — Почти без вещей. Не понимаю, что за спешка. Решили вернуться в город…

— Город? Какой город?!!

— Откуда нам знать! Мы даже не знаем их имен. Они здесь ни с кем и словом не обмолвились, — отвечали женщины.

Голиаф побежал в бар и спросил у хозяина, не знает ли он, из какого города была семья отдыхающих. Тот, неизменно протирая барную стойку, только выгнул брови и покачал головой. Голиаф вернулся к распятию, убитый горем. Он сел в машину и поехал обратно, по дороге, окаймленной двумя рядами тополей. Но поравнявшись со своим поселком, он не остановился. Что-то, что было сильнее чем боль, заставляло его продолжать движение вперед, все дальше и дальше от родного дома, вслед за ароматом Беатрис, вслед за ней самой.

Субботний вечер Паниагуа провел в баре «Долгое прощание», осушая одну рюмку за другой. Там он посмотрел футбольный матч в компании таких же недовольных своей семейной жизнью мужей, которые откладывали до последней минуты свое возвращение домой. Местная команда играла из рук вон плохо и проиграла с разгромным счетом. Это был прекрасный повод для того, чтобы драть горло до хрипоты и без зазрения совести плевать на пол, со слюной выбрасывая из себя раздражение. После матча все шумно обсуждали предвзятость судьи и неумелость игроков. Запоздалые посетители никак не могли успокоиться и продолжали пить и орать до тех пор, пока под действием вина не обрели спокойствие. Они начали расходиться уже за полночь, когда экран телевизора заполнился танками и солдатами, которые перемещались во тьме, пронзаемой вспышками выстрелов, похожими на бенгальские огни. Мужчины потихоньку прощались и брели сквозь туман, покачиваясь, осоловев от спиртного, возвращались к домашнему очагу.