Брассай - Разговоры с Пикассо

Из вестибюля до меня доносится шум собравшейся толпы. Я фотографирую одно из больших окон мастерской с головой бронзового изваяния на первом плане, как вдруг дверь распахивается и врывается Пикассо с Дорой Маар. Он чрезвычайно взволнован. Они только что продрались через толпу посетителей, не сказав никому ни слова.

ДОРА МААР (едва сдерживая рыдания). С ней же все было в порядке… Еще сегодня утром она была в прекрасном настроении… Мы долго говорили по телефону… Договорились пообедать вместе…И вдруг она упала… Потеряла сознание…И через три часа все было кончено… Кровоизлияние в мозг…

ПИКАССО (повторяет дрогнувшим голосом). Нюш больше нет! Нюш Элюар умерла! Мы так ее любили… Ее больше нет…

ДОРА МААР. Элюар в Швейцарии. Мы послали ему телеграмму… Нюш была для него всем… Всем… Всем… Жена, подруга, помощница, ангел-хранитель… Год назад он сказал мне: «Я не могу представить себе жизни без Нюш. Я не знаю, что буду делать один… Я не умею обходиться без нее…» Для него это ужасный удар…

Новость распространяется… Посетители в унынии… Они так и не увидят Пикассо… Аудиенция откладывается… Бедняга Уоллес складывает свои бумажки с пятьюдесятью вопросами…

Собравшиеся расходятся. Марсель запирает двери. Он комментирует происходящее, и его житейская мудрость звучит как античный хор:

– Да, такова жизнь… На этом свете мы задерживаемся ненадолго. [69]

Вчера, вернувшись домой, я нашел телефонное послание от Сабартеса: «Брассай, если сможете, приходите к Пикассо как можно раньше…» Утром он звонит снова.

САБАРТЕС. Быстро приходите! Пикассо сделал нечто удивительное… Это он просил позвать вас… О чем речь? Не могу объяснить по телефону… Увидите сами… Это сюрприз! Надо ловить момент… Хватайте такси – и сюда… А то он может передумать…

Я нахожу Пикассо в толпе посетителей, в основном иностранцев. На нем толстая красная шерстяная куртка в крупную черную клетку – видимо, подарок кого-то из американцев. Едва я успел с ним поздороваться, как Сабартес утащил меня в мастерскую: «Пойдемте, пойдемте, оставим его с этими занудами! Мы скоро от них отделаемся! Вы только взгляните!»

И что же я вижу? Настоящего художника! Он тут, в натуральную величину, перед громадным полотном, в белой блузе, с палитрой и пучком кистей в руках… Стоит и размышляет над тайной картины, которая сначала называлась «Серенада», а потом была переименована в «Утреннюю серенаду». На полотне – две женщины. Одна – нагая – лежит на полосатом диване, как «Спящая цыганка» Руссо. Другая – одетая – сидит на стуле с мандолиной на коленях. Видимо, одновременное присутствие в его жизни двух женщин подтолкнуло его к этому замыслу и еще целой серии других полотен на ту же тему. [70]

САБАРТЕС (внимательно следя за выражением моего лица). Ну, что скажете? Эта мысль пришла ему внезапно. И он тут же ее реализовал…

Я рассматриваю «Настоящего художника». Большая голова из бронзы, посаженная на манекен 1900-го, который Пикассо нарядил соответствующим образом. Он сам, быстренько спровадив посетителей, тоже присоединился к нам. Глаза его хитро поблескивают:

– Я хотел сделать вам сюрприз! Занятный персонаж, не правда ли? А палитра? Вы видели его палитру? Мне ее прислали из Соединенных Штатов. Они делают их из небьющегося стекла, из пирекса, я думаю… Палитра никудышняя. Краски на ней видны плохо – полный абсурд! И все же стеклянная палитра – предмет волшебный! Она и навела на мысль о таком маскараде: «настоящий художник» с прозрачной, сверкающей палитрой!

Я делаю несколько снимков. Пикассо мне помогает и, под снисходительным взглядом Сабартеса, веселится как школьник, удачно подшутивший над товарищем… Когда я уже заканчивал, он принес мне еще несколько статуэток.

ПИКАССО. Вот, я нашел еще этих. Увы, цела только одна. Остальные придется склеивать. Но когда и как? На следующей неделе? Эти маленькие фигурки – из глины… Я забыл их обжечь. А пересохшая глина – очень хрупкая: ломается, крошится…

Я отдаю Пикассо фотографии гравированной гальки и снятой в разных ракурсах его мастерской.

БРАССАЙ. Фотографии полотен, снятых в их естественном окружении, кажутся мне более живыми, чем репродукции. По ним можно судить о размерах картины: ты видишь ее такой, какова она есть. А репродукция… В сущности, нет ничего более обманчивого, чем репродукция! Недавно вы мне показали репродукцию «Вакханалии», и я принял ее за большое полотно. И был весьма удивлен, узнав, что речь идет о маленькой гуаши.