Геннадий Добров - «Ночные летописи» Геннадия Доброва. Книга 2

Летом того же 1974 года, когда я вернулся с Валаама, приезжала из Горького Люсина мама, она направлялась в Севастополь на отдых, туда она ездила уже несколько лет подряд, снимала комнату у знакомых. Муж её Василий Васильевич никогда с ней не ездил. И Люся мне говорит: у нас с тобой не было свадебного путешествия, давай мы его сделаем? – Я спрашиваю: а как? – Ну вот мама едет в Севастополь и зовёт нас тоже туда приехать. Это мы должны взять с собой напрокат палатку, поставим её на берегу, а мама будет приносить нам еду и поддерживать нас. Поживём как дикари, а ты, если хочешь, можешь что-нибудь порисовать, там красивые места. – Я говорю: знаешь, после острова Валаам, после того, что я там видел и рисовал, мне ничего другого рисовать уже не хочется. А поехать можно, почему бы не поехать?

Я пошёл в пункт проката на Белорусской площади, взял там палатку напрокат. Одна раскладушка у нас была, другую я купил – странную, очень лёгкую, сборную из коротких трубочек, которые вставлялись друг в друга и засовывались в тент. Эта узкая раскладушка казалась не очень удобной, но зато помещалась в рюкзак. И вот мы взяли с собой палатку, раскладушки, ещё там что-то из одежды – сели на поезд и поехали в Севастополь.

Приехали, расположились на берегу. Я поставил палатку, в ней разложили раскладушки, тут столик маленький соорудили между ними – и так жили. Рядом море, солнце, полно отдыхающих. Некоторые ночами спали на берегу на раскладушках, вообще, безо всякой палатки, просто натягивали плёнку на шестах. Стояла жара, море нагрелось, а мы сразу же загорели и сгорели. Приходила Люсина мама, приносила нам готовые обеды, ягоды. Две недели пролетели быстро, и нам с Люсей надо было уже возвращаться обратно, заканчивался её короткий отпуск на работе. Мы собрались, и её мама проводила нас на поезд Севастополь – Москва.

Едем в поезде, смотрим в окошко, и вдруг поезд тормозит у какой-то маленькой станции, называется Бахчисарай. За окном – невысокие горы, холмы. Поезд немножко постоял, тронулся, а какая-то женщина говорит своему спутнику в соседнем купе: вот за этими холмами есть дом-интернат, где живут инвалиды войны, которые воевали тут, в Крыму.

На берегу Чёрного моря

А я совсем этого как-то не знал, я думал, что инвалиды войны живут только на Валааме (так мне и Кибрик говорил, что их всех собрали в одном месте). И вдруг услышал, что на другом конце России, оказывается, тоже есть дом-интернат. Я Люсю спрашиваю: ты слышала, что сказали? Тут тоже есть дом-интернат, и я должен туда попасть. – Она шутит: ну прыгай с поезда, иди. – Я говорю: как я без бумаги, без ходатайства…

Приехали мы в Москву. А я уже понял, что надо идти в управление социального обеспечения, им, наверно, подчиняется этот дом-интернат. Узнал адрес в справочном бюро, прихожу, объясняю… так и так, я художник, рисовал инвалидов войны на Валааме, теперь случайно узнал про Крым. – А мне говорят: да это не только в Крыму, таких домов-интернатов у нас – чуть ли не в каждой области. – Я удивился: как? – Ну так. После войны остались миллионы инвалидов, и они почти все скитались непристроенные. И тогда Сталин отдал приказ – обеспечить их жильём, питанием, лечением, чтобы они не бродили по улицам. Это же всё защитники Родины, у них ордена, медали, и благодаря им мы живём. (Это мне в собесе говорят.) И тогда просто взяли карту Советского Союза и расчертили её вдоль и поперёк такими квадратами. И в каждом квадрате решили открыть дом-интернат. Если район большой (как, например, Омская область – от Казахстана до Карского моря), то туда попадало несколько квадратов и должно быть несколько домов инвалидов. Если маленькая область, то там создавался один дом-интернат. И такие интернаты у нас существуют до самого Сахалина.

Я спрашиваю: а я могу к вам приходить, чтобы вы мне показывали на карте, где находятся дома-интернаты, и называли имя-фамилию директора? Мне потом от Союза художников будут писать письма, чтобы меня там принимали и кормили, за мой счёт, конечно. А я буду рисовать инвалидов войны и потом показывать на выставках. – Эти инспектора мне говорят: пожалуйста, мы не против. Если хотите в Бахчисарай – можем вам прямо сейчас дать фамилию директора и точный адрес. А если хотите, мы сами туда позвоним. – Я отвечаю: нет, пока не надо, пока я сам точно не знаю, когда поеду.

Те карандаши, которыми я рисовал на Валааме, не очень годились для длительной работы. Вообще, карандашный рисунок приятен тогда, когда он свежий, когда штрих не замыленный, не затёртый, а легко лежит на бумаге как бы без переделки – вот тогда рисунок производит хорошее впечатление. Когда же его затираешь – то стираешь, то снова рисуешь и опять стираешь – тогда уже смотреть тяжелее. У меня хороших карандашей не было, нигде они тогда не продавались, и я стал думать, где же их достать. И тут я вспомнил, что давным-давно, когда ещё мы жили в Омске, а я только готовился к художественной школе, отец ездил в Москву и со съезда художников привозил мягкие чешские карандаши «Кохинор» (не то им дарили, не то он сам там покупал). А на 1-й Брестской, где я раньше жил несколько лет, рядом находилось большое, роскошное сталинское здание чешского посольства – во дворе за высоченной узорной решёткой там росли ели и струились фонтаны. И я думаю – схожу-ка я туда, поговорю насчёт карандашей.