Григорий Брускин: Все прекрасное – ужасно, все ужасное – прекрасно. Этюды о художниках и живописи

Из-за угла с грохотом завернул концертный рояль. Рояль толкал перед собой местный Агасфер. Неутомимый путник на мгновенье остановился, извлек из инструмента чудовищный какофонический пассаж и побрел дальше грохотать.

Из небытия материализовался бомж с протянутой рукой: «Христа ради, подайте на проститутку!»

Посередине тротуара присела покакать толстая негритянка в колпачке Санта-Клауса. Увидев Вас, негритянка напомнила басом: «I said: excuse me!»

Взлетела вверх чугунная крышка канализационного люка.

Взметнулся в небеса огненный столб.

Чуть подальше в черном плаще до пят трехметровая Смерть мерила улицу семимильными шагами. Глаза ее мерцали.

Приближался жуткий праздник Хэллоуин.

Ну а потом Вы направились к Вагричу Бахчаняну. Знакомиться. А у Вагрича…

Впрочем, вспомним сначала, что в искусстве, как и в жизни, бывают вероятные и невероятные совпадения. Когда-то в середине 70-х я написал картину «В красном пространстве». На ней был изображен бегущий Голем в форме милиционера. На лице, на руках, на ногах и на теле милиционера я изобразил множество глаз. Чуть позже в картинах серии «Алефбет» я изображал круги, антропоморфные и крылатые существа также с множеством глаз. Персонажи эти были изначально навеяны метафорами, к которым прибегнул пророк Иезекииль для описания «видения Видения» – cобытия, свидетелем которого ему довелось быть.

Однажды я увидел на картинах знакомого художника силуэты людей, крылатых существ и птиц, точно так же, как и на моих картинах, заполненных множеством глаз.

Вероятно, источником вдохновения для этого художника была та же книга пророка. Разные масштабы фигур, разные манеры исполнения и разные контексты – поэтико-эзотерический и поэтико-бытовой – говорят лишь о совпадении. Об «общем воздухе».

А теперь обратно в Нью-Йорк. В октябрь 1990-го.

Напоминаю: канун Хэллоуина.

Вы только что зашли к Вагричу Бахчаняну. Вынимаете из рюкзака самиздатские и всамделишные книжицы.

Раскладываете на столе.

И вот уже читаете «Некрологи»:

«Центральный Комитет КПСС, Верховный Совет СССР, Советское правительство с глубоким прискорбием сообщают, что 30 июня 1980 года в городе Москва на 40-м году жизни проживает Пригов Дмитрий Александрович».

Вагрич вспоминает свое (неопубликованное, написанное в эмиграции):

«Центральный Комитет Коммунистической партии Советского Союза, Призидиум Верховного Совета СССР, Академия наук СССР с прискорбием сообщают о том, что академик САХАРОВ АНДРЕЙ ДМИТРИЕВИЧ чувствует себя нормально и продолжает заниматься своей деятельностью».

Вспомнил и онемел. Обиделся.

А Вы-то – невинное дитя – ничего не подозревали.

И были поражены, когда несколько лет спустя во время славистской конференции в Лас-Вегасе Бахчанян передал Вам записку: «Приговор: Пригов – вор».

Вы лишь руками развели.

Потому что, по всей видимости, это было то самое поразительное вероятно-невероятное совпадение.

Тот самый упомянутый выше общий воздух.

Вероятно-невероятное совпадение заключается в том, что Вы написали однажды очень похожий текст. И вероятно-невероятное совпадение также и в том, что в тот самый канун Хэллоуина среди десятков, сотен тысяч написанных Вами текстов выбрали именно «Некрологи», чтобы прочесть Бахчаняну в день первого знакомства.

А вот мы взлетели в воздух. Как две ракеты. Вертикально вверх. (Для тех, кто не верит, прилагаю фотографию.) Вы – глаза в потолок (в небо? в небо-потолок?), не то улыбка, не то оскал (не то улыбка-оскал). Ладони домиком. Под ладонями – свет. Не Пригов, а олеографическая картинка. Что-то увидели? Золотой трон в небесах? Как у Юнга в детском сне. Или что-то еще? Что «не может изъяснить язык». Смотришь на Вас: человека нет. Отсутствует. Вы замечали, что фотографии меняются? В коробках и в альбомах. Но особенно на надгробиях. Лица-оболочки. Внутри пусто. Чем выше, дальше бабочка, тем тоньше, прозрачней пустой покинутый кокон. Бывает и как папиросная бумага.

Кстати, Вы снитесь мне. Хотите напомню?

В холодной темной зимней Москве брожу по Винзаводу в сопровождении куратора. Присматриваю помещение для будущей выставки. Куратор указывает мне на дверь: «Взгляните на наше новое выставочное пространство». Открываю: яркий солнечный день. Ультрамариновое небо. Поляна высоко в горах. Трава, цветы, жучки, бабочки. Пропасть-щель. Внизу облака. Напротив (кажется, рукой подать) вершина. Медвежата катаются на снежном склоне. Поляна окружена изгородью. Далее – terra incognita. Слышу звон колокольчиков. Через изгородь перелезает фигурка. Это Вы, достоуважаемый Дмитрий Александрович. Одежда в скульптурную складку металлического цвета. Черты лица, как на картинах Де Кирико, отсутствуют. Фигурка, сопровождаемая звоном колокольчиков, обходит поляну, выходит за ограду и исчезает. «Он так теперь и бродит. Ни с кем не заговаривает. Лишь колокольчики звенят», – рассказывает куратор.