Евгений Рудницкий - Сто лет одного мифа

В июле обитателей Трибшена посетила проездом из Парижа Жюдит Мендес-Готье, которую Вагнер видел за семь лет до того в Париже – тогда пятнадцатилетняя девушка запальчиво защищала своего кумира перед пытавшимся его критиковать Берлиозом. Ее сопровождали супруг, поэт Катюль Мендес, и еще один поэт – Огюст Вилье де Лиль-Адан. Они направлялись на международную художественную выставку в Мюнхен и не упустили возможности посетить композитора, с которым у Жюдит уже завязалась переписка. Нельзя сказать, чтобы Козима пришла в восторг от этого визита; скорее всего, она сразу поняла по загоревшимся глазам мужа, что это знакомство перерастет в многолетнее увлечение. В дневнике, который она с некоторых пор стала вести, многодетная мать записала: «Эта женщина высказывает все, что я храню в глубине души, и то, о чем она говорит, делает ее для меня чужой». Козима также отметила, что та «дурно воспитана» и тем не менее «добродушна и полна энтузиазма». Вполне понятно, что она считала ее чересчур развязной и дерзкой. Тем не менее визит Жюдит оказался весьма полезен и Вагнеру, и его жене. По прибытии в Мюнхен Жюдит встретилась с Листом, который решил поговорить с ней о судьбе своей дочери. Однако в лице француженки он не обрел сторонницы – экзальтированная особа прямо сказала получившему недавно низший духовный сан Листу, что тот обязан принять решение, которое вправе ожидать от него Козима, и не чинить ей больше никаких препятствий. В конце августа она сообщила об этой встрече в Трибшен.

Между тем в Мюнхене разразился скандал: Ганс Рихтер отказался продолжать репетиции, поскольку его не удовлетворяло сценическое воплощение драмы. Это известие подтвердило и письмо Жюдит, в котором та восхищалась звучанием оркестра, но негодовала по поводу увиденного на сцене – дочерей Рейна в повседневной одежде и превращения Альбериха в жабу и червя. А исполнитель партии Вотана Франц Бетц советовал Вагнеру приехать в Мюнхен, чтобы самому убедиться, какой возник хаос, и постараться ослабить произведенное им впечатление. Реакцией Людвига на демарш Рихтера стали его гневные письма придворному секретарю Дюфлипу, в которых король требовал принять самые решительные меры для прекращения этого безобразия и обеспечить завершение постановки в назначенный срок. Во всем произошедшем он усматривал происки Вагнера, который, как ему было известно, хотел ставить тетралогию только целиком. По-видимому, композитор не смог оценить создавшееся положение, поскольку не знал о письмах, полученных Дюфлипом 29 и 30 августа, и поэтому выехал 1 сентября в Мюнхен, чтобы представить королю свои соображения и, если удастся, добиться переноса премьеры. Однако накануне его приезда придворный секретарь получил еще одно письмо: «Настоящим приказываю дать представление в воскресенье. Рихтера следует сразу же уволить. Если В<���агнер> снова осмелится противоречить, навсегда лишить его содержания и больше не ставить на мюнхенской сцене ни одного его произведения». По прибытии на место Вагнер сразу все понял и, представив королю свои соображения, поспешил вернуться в Трибшен. Сохранить Ганса Рихтера в качестве музыкального руководителя постановки не удалось, но премьеру все-таки перенесли. Она состоялась 22 сентября 1869 года, и оркестр под руководством назначенного интендантом Карлом Августом фон Перфалем капельмейстера Франца Вюльнера звучал, по общему признанию, совсем неплохо. Однако публика не вполне поняла символику драмы, где языческие боги торжествуют над подземной нечистью, поскольку воспринимала ее в отрыве от других частей Кольца , а автор демонстративно проигнорировал премьеру.

Вагнеру пришлось смириться – в конце концов, за право распоряжаться плодами его творчества король заплатил достаточно высокую цену и дал ему возможность спокойно работать, не думая о финансовых проблемах. Другое дело, что, избавившись от этих забот, композитор лишился одного из импульсов к дальнейшему творчеству – не менее важного, чем неудовлетворенная любовь или борьба с воображаемым врагом. Теперь Вагнер решил, что самодержцу не следует возражать, если тот хочет сделать себе игрушку из его произведений. Время показало, что выбранная им тактика себя оправдала, однако вынужденное смирение подействовало на него не лучшим образом.

Работа над музыкой тетралогии приобрела беспорядочный характер. Хотя в партитуре третьего действия Зигфрида нужно было кое-что доделать (быть может, Вагнер не торопился закончить драму из опасения, что ее, как и Золото Рейна , а в недалеком будущем и Валькирию , также исполнят в придворной опере вне связи с тетралогией, и поэтому действовал подобно своему персонажу Миме, пытавшемуся скрыть от брата готовый шлем-невидимку), композитор принялся за сочинение сцены Норн из пролога Заката богов . Поскольку у него не было под рукой сделанных в 1850 году эскизов драмы, которая тогда называлась Смерть Зигфрида , ему пришлось восстанавливать написанное по памяти. Работе способствовало установившееся в Трибшене затишье. Осенью иссяк поток визитеров, и посещавший своего старшего друга Фридрих Ницше оказался очень кстати. Вагнеру доставляли огромное удовольствие беседы с ним о дионисийском и аполлоническом началах в искусстве, и считавший себя знатоком античного театра композитор узнал от базельского профессора много интересного в этой области. Тот, в частности, скорректировал его представления о восприятии древними греками их собственной драмы – оно выглядело далеко не так, как это изобразил Вагнер в своей работе Музыка и драма . Однако поэта-композитора это не обескураживало. По мере создания музыкальных драм и их конкретного сценического воплощения его идея так или иначе претерпевала существенные изменения и становилась все более и более абстрактной. Молодой профессор-филолог не только принимал участие в домашних беседах и чтениях (одним из развлечений Вагнера, Ницше и Козимы было, например, чтение сказки Гофмана Золотой горшок , во время которого они примеривали на себя ее образы – соответственно архивариуса Линдгорста, студента Ансельма и Огненной Лилии), но и стал близким другом семьи. На Рождество он привозил из Базеля елочную мишуру и прочие украшения, помогал устроить для детей кукольный театр, прятал от них на Пасху яйца и старался быть по возможности полезным в других делах.