Андрей Васильченко - Прожектор доктора Геббельса. Кинематограф Третьего рейха

Кроме этого, фильм был снят в экспрессионистской манере, что не могло не вызвать возмущения наиболее догматичных национал-социалистов. Экспрессионизм был одним из тех течений, от которых Альфред Розенберг намеревался «освободить» немецкую культуру. При съемках фильма были использованы средства (например, двойное экспонирование призрака доктора Мабузе), которые не только указывали на экспрессионизм, но и могли трактоваться как мотив духовной неуравновешенности. Этот мотив проходит через все «Завещание». Мабузе является неким призрачным явлением. Доктор Баум попадает под его гипнотическое воздействие, в конце фильма и вовсе становясь реинкарнацией Мабузе. Несмотря на то, что национал-социалисты активно содействовали изменению общественного сознания, формально они полагали, что действовали рационально и весьма практично (это наиболее ярко проявилось в годы войны). Национал-социализм как гражданская религия панически опасался одержимости, сумасшествия, что в итоге вылилось сначала в программу стерилизации, а затем и эвтаназии душевнобольных людей. Ни одна тема не была столь табуирована в национал-социалистическом кино, как безумие. Взять хотя бы образ эпилептички из запрещенного фильма «Старое сердце просится в путь».

Припадок эпилепсии (кадр из фильма «Старое сердце просится в путь»)

Скорее всего именно по этим соображениям с 1934 года в Германии был запрещен показ американского фильма «Лицо со шрамом». В данном случае это был один из немногих запретов, о котором весьма подробно рассказывалось в прессе Третьего рейха. В этом гангстерском фильме преступность превращается в профессию. При этом сами преступники прекрасно себя чувствуют, красиво живут. Возмездие их находит лишь в конце фильма, что, по мнению национал-социалистических идеологов, было «прославлением преступного образа жизни». В этих условиях фильм мог оказать «негативное воздействие на мировоззренчески нестойкую публику, которую можно было встретить на дневных показах и в кинотеатрах на городских окраинах». В ноябрьском выпуске 1934 года журнала «Кинематограф» было написано: «Подобные асоциальные личности могут через данный фильм подстрекаться к сопротивлению государству, а если они не имеют еще достаточного жизненного опыта, то могут быть направлены по преступному пути». Эти отзывы наглядно показывают, насколько неуверенно в 1934 году чувствовали себя новые властители Германии. Они все еще испытывали страх перед тем, что кто-то сможет оспорить их право на власть. Они опасались «восстания ада и недочеловечности против государственного устройства», что можно было наблюдать в «Лице со шрамом» и конечно же в «Завещании доктора Мабузе».

Следующий запрет касался фильма Вили Цильке «Стальной зверь». Данная кинолента была снята к 100-летнему юбилею первой железнодорожной линии, которая соединила Нюрнберг и Фюрт. Примечательно, что заказчиком в данном случае выступила Дирекция имперской железной дороги в Мюнхене. По своему содержанию кинолента «Стальной зверь» являлась неким подобием ретроспективы. В пяти эпизодах должна была быть показана история немецкой железной дороги, начиная с 1835 года. Большинство эпизодов являлись изображением «жертв, которые требовала борьба, борьба за идею железной дороги». Эта трагико-историческая лента была снята в полном соответствии с воззрением национал-социалистов на историю. Нечто подобное можно было бы найти в многочисленных национал-социалистических фильмах, которые были посвящены величественной фигуре «первооткрывателя», которая преподносилась как нечто исключительное и титаническое.

Собственно, само действие, происходящее в кадре, должно было также соответствовать национал-социалистическим установкам. Поначалу в общении между инженером и рабочим возникает барьер, что является следствием плохого знания истории последним. Однако этот конфликт между «трудящимся лба» и «трудящимся кулака» был преодолен в характерной национал-социалистической манере. В одной из сцен инженер пачкает себе руки, что позволяет рабочему не судить о нем как о «чистоплюе». С другой стороны, во время дружеского боксерского поединка пролетарий задает инженеру изрядную трепку. При этом сам рабочий не гордится своей победой («Мы суровые, но искренние»). Между мужчинами возникают приятельские отношения. Возникшая после этого своего рода ритуала инициации мужская компания проходит проверку на дружбу. В одной из сцен инженер спасает жизнь рабочему. Но при этом все-таки сохраняется некая дистанция между физическим и умственным трудом. В общении тон задает инженер, в то время как рабочий выглядит наивным и несколько глуповатым. В сцене купания рабочий предпочитает, подобно ребенку, беззаботно плескаться в реке, но инженер при этом погружен в свои мысли – у него лицо мыслителя, лоб которого покрыт морщинами.