Федор Шмит - Избранное. Искусство - Проблемы теории и истории

Обратимся теперь к любой художественной выставке «За X лет». Не будем останавливаться здесь на неполноте: там не представлены вовсе мастера и течения, которые для развития русского живописного и скульптурного искусства имели и имеют большое значение, там очень слабо и неудовлетворительно представлены другие, не менее важные, мастера и течения, там почти вовсе отсутствует вся наша работа в области архитектуры, и т. д. Неполнота и однобокость выставок никем не оспаривается и только по-разному объясняется разными наблюдателями. С той точки зрения, на которую хотел бы стать я сейчас, достаточно констатировать неполноту юбилейных выставок и установить, что эта неполнота неминуемо должна бы умалять их стилистическую пестроту. Однако, стоит пройтись по выставке, чтобы убедиться, что и сейчас ее пестрота – чудовищна. Все те стилистические образования, которые историк привык рассматривать в их хронологической последовательности, когда изучает развитие русской живописи за последние 60–70 лет, – все они представлены на выставке, т. е., оказывается, фактически вовсе не сменили одно другое, а сосуществуют еще и в настоящий момент. Тут есть вещи, которые могли бы появиться на первых передвижных выставках, и тут есть вещи, отражающие новейшие экспериментаторские искания; все художественные битвы, о которых мы привыкли читать исторические повествования, вовсе, оказывается, не кончились ничьей решительной победой, враги и сейчас стоят одни против других, страсти не утихомирились, и если бы им дать волю, то немедленно началась бы всеобщая свалка. В нашей критической печати словесная свалка, в которой каждый кроет каждого, как умеет и чем может, не прекращается.

Мыслимо ли что-нибудь подобное на наших выставках «командных высот народного хозяйства»? Мыслимо ли, чтобы нашлись поклонники сохи, лучины, прялки, которые бы пошли войной на поклонников трактора и плуга, электрической лампочки, текстильной машины? Конечно, нет! Неужели наши художники утратили всякую чуткость? или они все – хоть и в разной мере – повинны в контрреволюции? Мало это правдоподобно! Хотя бы уже по одному тому, что тогда в разряд контрреволюционеров или лишенных революционной чуткости людей нам пришлось бы зачислить таких революционеров 96 пробы, которые стоят – именно в смысле величайшей и истинной революционности – выше всяких подозрений. Я тут имею в виду общеизвестные, много раз и внушительно высказанные, взгляды Ленина. Ленин выражался очень жестко. На I Всероссийском съезде по внешкольному образованию, в мае 1919 г., Ленин заявил, что одним из первых и самых серьезных препятствий для правильной постановки дела политического воспитания масс трудящихся является некое наследство «от старого капиталистического общества, которое до сих пор держит нас, тянет нас книзу тысячами и миллионами нитей, канатов и цепей». Беда наша – перенесение «выходцами из буржуазной интеллигенции» в образовательные учреждения рабочих и крестьян своих «личных выдумок». «В области философии или области культуры… сплошь и рядом самое новейшее кривлянье выдавалось за нечто новое, и под видом чисто пролетарского искусства и пролетарской культуры преподносилось нечто сверхъестественное и несуразное». Значит – Ленин реакционер в искусстве? значит, можно быть Лениным в области политической борьбы и реакционером в области художественного строительства? Тут что-то не ладно!

Если подобрать все высказывания Ленина об искусстве, нетрудно установить, что он к нему подходит в разных случаях с разных сторон. Когда речь идет о массовом искусстве, оно для Ленина прежде всего, если не исключительно, средство пропаганды – в этом именно смысле составлена резолюция VIII съезда РКП(б), весной 1919 г. Но в том же 1919 г., когда в СНК был поставлен вопрос о сохранении театров в Москве, Ленин, как вспоминает П. Н. Лепешинский 79, решил вопрос в положительном смысле простым замечанием: «Мне только кажется, что тов. Галкин» – тов. Галкин предлагал прекратить отопление театров за недостатком топлива – «имеет несколько наивное представление о роли и назначении театров. Театр нужен не столько для пропаганды, сколько для отдыха работников от повседневной работы. И наследство от буржуазного искусства нам еще рано сдавать в архив». Ясно – и искусство как средство пропаганды, и искусство, доставляющее развлечение и отдых, должны в первую голову быть понятными; понятным должно быть всякое искусство, предназначенное непосредственно для потребителя. И раз «левое искусство», оторвавшееся от общепонятного содержания и отвлеченно экспериментирующее, непонятно, оно попадает в категорию «выдумок». Безусловно ли, однако, должны быть осуждены эти «выдумки»? Да ничуть! Ленин может приехать в общежитие Вхутемаса, может дружески беседовать со студентами, которые «ничего правее конструктивизма в искусстве, как полагается, не признавали», указывает на необходимость понятности искусства для рабочего, но вовсе не разносит студентов Государственных мастерских за то, что они-то занимаются именно экспериментированием, а не производством на массового потребителя. И Ленин, резко порицавший людей, пытающихся выдать художественный эксперимент за художественное производство, конечно, и не мог громить студентов-экспериментаторов. Ведь Ленин, как никто, умел мыслить диалектически: он имел очень точное представление о генезисе нового – пролетарского – искусства.