Анатолий Варшавский - Крамольные полотна

Он был выходцем из народа и свое крестьянское происхождение помнил хорошо; недаром так часто он из Парижа наезжал в родные места — в Орнан, в деревушку Флажей, где долгие годы крестьянствовал его дед, где жили летом отец и мать. Здесь, где все ему было знакомо и мило, он создал многие свои картины, работяга и весельчак, чье имя на протяжении десятилетий было ненавистно буржуа.

Он черпал свои сюжеты из жизни. И он не желал подлаживаться под господствующие вкусы. «Я пишу то, что я вижу», — говаривал Курбе: рабочих, дробящих камни на обочине дороги, женщин, просеивающих зерно, крестьян, возвращающихся с ярмарки, купальщицу, выходящую из воды…

И на этот раз он остался верен себе. Человек удивительной работоспособности, очень требовательный (он сам писал о том, что художник должен, если надо, уметь стереть и переделать, не колеблясь, свою лучшую картину), не единожды видел Курбе то, что он изобразил в «Возвращении кюре с приходского совещания» — так называлось отвергнутое Салоном полотно. Впрочем, кто из его сограждан не наблюдал подобных сцен где угодно: под Парижем и под Марселем, в Орлеане и в Нормандии. Мог ли он молчать, художник-демократ, основным принципом своей работы провозгласивший, что «надо писать то, что видишь, и надо видеть то, что надо, и так, как надо»?

Еще в начале 1863 года Курбе сообщил в одном из писем отцу, что с увлечением работает над большой картиной и что эта картина «полна критики и комична до последней степени».

Курбе писал ее быстро, как всегда, удивляя своей энергией Этьена Бодри, друга и почитателя, в чьем имении около Сентонжа он гостил еще с лета 1862 года.

…Прямо по пыльной дороге мимо обработанных крестьянскими руками виноградников, мимо полей бредет компания священников в своих черных сутанах и черных треуголках. Они побывали на совещании у епископа, поговорили там о делах и о пастве, что ныне кое-где стала далеко не такой смирной, как в былые годы, и вот теперь возвращаются восвояси, ведя непринужденную и несомненно благостную беседу.

Но почему так странно движутся они? Один из священников — прямо на переднем плане, огромный, с тускло поблескивающими масляными глазками, живая глыба мяса, — взгромоздившийся на маленького ослика, того и гляди, упадет на землю. Хорошо, что его хоть немного поддерживает идущий рядом викарий. Он тоже пьян, этот викарий, и в его красивых чертах что-то жестокое, что-то очень неприятное, хотя и не высказанное до конца: быть может, он еще и сам не сознает всех тех пороков, которые уловил и выразил на его лице художник. Несколько менее пьян другой кюре рядом с ним, крепкий, прямой, в зеленых очках, с хитроватым, желчным лицом уездного дипломата, этакого не проявившего еще себя в полной мере провинциального Талейрана. Ему хочется хоть как-то соблюсти приличие, замять скандал, он поддерживает раскачивающегося на спине ослика тучного здоровяка, но в то же время как бы отстраняется от всего происходящего: «Я тут был, это верно, но сам-?? я совершенно непричастен».

Придерживаясь рукой за узду несчастного ослика, еле передвигает ноги еще один священник. На нем башмаки с пряжками и шелковые чулки. Его, вежливого и изысканного, допускают в свое общество местные дворяне. Может быть, со временем он благодаря своим связям и епископом станет, этот понаторевший в светских беседах на духовные темы кюре. Потупив взор, стыдливо опустив голову, бредет он, тоже пошатываясь.

Немного поодаль — остальные собутыльники. Чуть ли не падает, одолел-таки хмель, старикан священник, размахивающий в пьяном кураже тростью. С врагами господними затеял он, что ли, драку? И, если бы не душка семинарист, обеими руками подхвативший его сзади, грохнулся бы, наверно, сердечный, прямо на дороге, да еще как!

И уж совсем хорош последний из веселой компании. Отделившись от всех, бросив в сторону шляпу, шагает он, как солдат на марше, прямо вперед. Но и его одолевает зеленый змий: ему ведь только кажется, что он идет прямо и пристойно. Выкинув вперед руку, как бы отстраняясь от всех, с грубыми, словно топором вырубленными чертами, он недоволен своими товарищами: эк их всех развезло! Жестко, сурово его лицо — этот из тех священников, которые знают только одно: «Вне церкви нет спасения. Бейте всех, бог узнает своих».