Кеннет Голдсмит - Я стану твоим зеркалом. Избранные интервью Энди Уорхола (1962–1987)

В семидесятые годы ХХ века стал популярен особый подвид интервью: арт-критик расспрашивал несколько художников поодиночке об их отношении к какому-нибудь светилу художественных кругов; затем все ответы публиковались в одной подборке. Например, Джинн Сигел опросила одиннадцать художников, в том числе Уорхола, об абстрактном экспрессионисте Барнетте Ньюмане. Интервью было приурочено к крупной ретроспективной выставке Ньюмана в 1971 году в МоМА в Нью-Йорке. Художники благовоспитанно рассказывали, как им видится значение творчества Ньюмана. Уорхол тоже говорил о творчестве – посмеивался над абстрактными композициями из вертикальных линий, которые писал Ньюман. А вот светская жизнь Ньюмана, похоже, не оставила Уорхола равнодушным. Уорхол так ее описал:

«Я знал Барни только благодаря тому, что он наверняка посещал больше вечеринок, чем я. Просто не знаю, как он всюду успевал: в смысле, он приходил на вечеринку и уходил на следующую. Это что-то абсолютно невероятное; честно говоря, сейчас у меня такое ощущение, будто он просто на другой вечеринке. А у вас случайно нет такого ощущения – что он просто на другой вечеринке? Наверно, ему было необязательно работать подолгу, ведь он рисовал всего одну линию, вот у него и хватало времени на вечеринки» [9] См. наст. изд., с. 232. .

Если в этом пассаже вообще что-то сказано об искусстве, то оно замаскировано каким-то, казалось бы, банальным щебетом про вечеринки [10] Однако следует отметить, что в том же интервью Уорхол с восхищением говорил о скульптуре Ньюмана «Сломанный обелиск» (1963–1967), которая размещена перед капеллой Ротко в Хьюстоне. Тут стоит особо подчеркнуть, во-первых, что эту скульптуру приобрело семейство де Менил, тесно связанное с Фредом Хьюзом, деловым партнером Уорхола, а во-вторых, что Джинн Сигел, по-видимому, умела «разговорить» Уорхола лучше, чем многие другие интервьюеры. . И все же за завесой банальности Уорхол небрежно скрывает поразительную пронзительность, которая обнажается, стоит нам сообразить, что Ньюман умер в 1970-м, незадолго до этого интервью. Тут-то и становится ясно: «он на другой вечеринке» – это так Уорхол вообразил загробную жизнь Ньюмана. Сквозь слова проступает печаль. Проступает словно по волшебству: завеса, за которой только что ничего не было, вздымается от наплыва эмоций. В конечном счете нас подталкивают к мысли, что суть не в искусстве, не в вечеринках, а в том, что мы смертны.

Спустя почти десять лет после интервью о Ньюмане Уорхол поучаствовал в похожем сборнике интервью, посвященном ни больше ни меньше как Пабло Пикассо. Как и «ньюмановская» подборка, сборник делался к большой ретроспективе в МоМА: арт-критик Джадд Тулли попросил двенадцать художников оценить значение Пикассо. В ответах большинства мы с вами не обнаружим ничего неожиданного, их высказывания в основном отражали тогдашние общепринятые мнения. Приведем несколько примеров. Пол Дженкинс заметил: «Доминирующая черта его творчества – искажение классики, которое в конечном итоге само сделалось классикой». Ромэр Бирден счел, что Пикассо «так и остался абсолютно испанским художником». А Рой Лихтенштейн заявил: «Я считаю Пикассо важнейшим художником XX века» [11] Tully, Judd. Artists on Picasso // Horizon. Vol. 23. April 1980. Р. 50, 49, 48. . Уорхол обошелся без категоричных высказываний об истории искусства и сказал вот что:

«Эх, единственное, что мне в нем по-настоящему созвучно, это его дочь Палома. Она чудесная. Вы ее хоть немножко знаете? Она бывает в нашем городе. Наверно, вам стоило бы однажды взять у нее интервью. Она бывает здесь каждые две недели. Я просто счастлив, что у него родилась такая чудесная дочь, Палома» [12] Ibid. Р. 50. .