Эжен Фромантен - Старые мастера

Я обращаюсь к тем, кто не верит в безусловную непогрешимость даже лучших умов. Рембрандту надо было изобразить роту вооруженных людей. Не было ничего проще, как показать нам, что они собираются делать; но он выразил это так небрежно, что даже в самом Амстердаме до сих пор ничего не могут понять. Он должен был придать фигурам портретное сходство — оно сомнительно; изобразить характерные костюмы — они большей частью фантастичны; создать живописный эффект — но этот эффект оказался таков, что картина стала неразрешимой загадкой. Страна, место, время действия, сюжет, люди, вещи — все исчезло в бурной фантасмагории палитры. Обычно Рембрандт великолепно воспроизводит жизнь и превосходно воплощает в искусстве свою фантазию; он мыслитель но природе, выразитель света по дарованию. Здесь фантазия не к месту, нет ни жизни, ни мысли, которая бы все искупала. Что же касается света, то он добавляет еще одну непоследовательность к другим. Свет здесь сверхъестественный, беспокоящий, искусственный. Он словно излучается изнутри наружу, растворяя освещаемые им предметы. Я вижу явственно сверкающий огонь, но не вижу ни одного освещенного предмета. Свет этот ни прекрасен, ни правдив и ничем не мотивирован. В «Уроке анатомии» смерть была забыта ради игры красоты; здесь же две главные фигуры потеряли свои тела, свою индивидуальность, свой человеческий облик в сиянии блуждающих огней.

Как же случилось, что такой ум мог так заблудиться, что, не сказав того, что он должен был сказать, он сказал то, о чем его не спрашивали? Он, такой ясный, такой глубокий, когда это нужно, — почему же здесь он не глубок и не ясен? Я спрашиваю вас: разве не рисовал и не писал он лучше, даже в своей манере? Разве как портретист не создавал он во сто раз лучшие портреты? Дает ли интересующая нас картина хотя бы приблизительное представление о силе этого творческого гения, когда он мирно сосредоточивается в самом себе? Наконец, где они, его великолепные идеи, всегда четко вырисовывающиеся на фоне чудесного сияния, как видение его доктора Фауста, являющееся в ослепительном венце лучей? Если же идей нет, то зачем столько лучей? Мне кажется, что разрешение этих сомнений можно найти на предшествующих страницах, если только они хоть сколько-нибудь ясны.

Может быть, в этом гении, созданном из исключений и контрастов, мы действительно находим две натуры, которые до сих пор недостаточно различались, хотя они и противоречат друг другу и почти никогда не встречаются в одно и то же время и в одном и том же произведении. G одной стороны, это мыслитель, с трудом подчиняющийся требованиям действительности, но совершенно неподражаемый, когда необходимость быть правдоподобным не стесняет его свободы. С другой стороны, это мастер, умеющий быть великолепным, когда его не смущает мечтатель. «Ночной дозор», представляющий Рембрандта в дни сильного раздвоения его личности, не является ни созданием его мысли, когда она совершенно свободна, ни созданием его руки, когда она ничем не связана. Подлинного Рембрандта здесь нет. Но, к чести человеческого гения, он воплотился в других творениях, и я не умалю его высокой славы, если покажу вам в других, менее знаменитых, но более драгоценных его произведениях одну за другой, во всем их блеске обе стороны этого великого человека.

Рембрандт был бы действительно необъясним, если не видеть в нем двух людей, противоположных по натуре, очень друг друга стеснявших. Силы их были почти равны, значение совершенно несоизмеримо, цели же диаметрально противоположны. Они пытались договориться между собой, но достигли этого много позже, и то при исключительных и ставших знаменательными обстоятельствах. Обычно же они действовали и мыслили независимо друг от друга, что им всегда и удавалось. Напряженные усилия, дерзания, несколько неудач, наконец, последний шедевр этого двуликого гения — «Синдики.» — вот этапы борьбы и окончательного примирения этих двух натур. В частности, «Ночной дозор» дает нам представление о разладе, царившем между ними в то время, когда Рембрандт, — несомненно, слишком рано — решил заставить их сотрудничать. Нам остается показать теперь каждую из этих натур в своей области. Видя, до какой степени они были противоположны и цельны, легче будет понять, почему Рембрандту было так трудно создать смешанное произведение, в котором они могли бы проявить себя вместе и не вредя друг другу.