Эжен Фромантен - Старые мастера

«Христос на коленях богоматери» — одно из позднейших произведений, строгое, написанное в серовато-черных тонах. Богоматерь в темно-голубой одежде, Магдалина в платье цвета скабиозы. Полотно сильно пострадало при перевозках — в 1794 году, когда оно было отправлено в Париж, и в 1815 году, когда оно оттуда вернулось. Ранее оно считалось одним из лучших произведений Рубенса… Я ограничиваюсь здесь воспроизведением моих заметок; большего не скажешь.

«Поклонение волхвов» не является ни первым, ни последним выражением замысла, к которому Рубенс неоднократно обращался. Во всяком случае, в ряду многочисленных вариантов данной темы эта картина следует за парижскими «Волхвами» и, наверное, предшествует «Волхвам», находящимся в Мехелене, о которых я скажу дальше. Идея этого произведения зрелая, построение вполне законченное. Необходимые элементы, из которых впоследствии сложится композиция «Волхвов», претерпевшая столько превращений, типы, персонажи в их традиционных красочных костюмах — все они уже здесь налицо, все исполняют предначертанную им роль, занимают предназначенное им в сцене место. Это широко задуманная страница, содержательная, собранная, сосредоточенная, задуманная как картина станковая и потому менее декоративная, чем многие другие. Большая четкость, отсутствие неприятной зализанности и той сухости, которая сообщает некоторую холодность «Успению», исключительная тщательность в соединении со зрелостью самого совершенного мастерства: вся школа Рубенса могла бы учиться на одном этом примере.

Другое дело — «Шествие на Голгофу». К этому времени Рубенс окончил большую часть своих великих творений. Он уже немолод, он знает все, и дальше его талант мог бы пойти лишь на убыль, если бы благосклонная смерть не унесла художника прежде, чем оскудел его талант. Здесь мы видим движение, смятение, волнение в форме, в жестах, в лицах, в расположении групп, в потоке диагональных и симметричных линий, идущих сверху вниз и справа налево. Христос, упавший под тяжестью креста, конная стража, два разбойника, ведомые и подталкиваемые своими палачами, — все тянутся в одном направлении и, кажется, готовы взять приступом узкий откос, ведущий к месту казни. Христос изнемогает от усталости; св. Вероника отирает ему лоб; богоматерь в слезах бросается к нему, протягивая руки; Симон Киренеянин поддерживает крест. Перед нами орудие бесчестья, женщины в трауре и в слезах, приговоренный к смерти, ползущий на коленях, задыхающийся, с влажными висками и блуждающими глазами, внушающий сострадание всем своим видом. Ужас, вопли, смерть, витающая в двух шагах. И тем не менее всякому, имеющему глаза, ясно, что эта пышная кавалькада, эти знамена, развевающиеся по ветру, этот центурион в латах (в нем легко узнать черты самого Рубенса), откинувшийся на коне с гордым жестом, — все это заставляет забыть о казни и вызывает несомненное представление о триумфе. Такова особая логика этого блестящего ума. Могут сказать, что сцена эта грешит против здравого смысла, что она мелодраматична, что в ней нет должной суровости, величия, красоты, торжественности, что она почти театральна. В действительности же живописность, которая могла бы погубить ее, является ее спасительницей. Фантазия захватывает и делает эту сцену возвышенной. Молния истинного чувства пронизывает и облагораживает ее. Какое-то особое красноречие возвышает ее стиль. Наконец, непередаваемый восторг и вдохновенный порыв превращают эту картину в то, чем она должна быть: в картину тривиальной смерти и апофеоза. Проверяя дату написания картины, я заметил, что она относится к 1634 году. Я не ошибся, относя ее к последним, лучшим годам жизни Рубенса.

Относится ли к этой же эпохе «Мученичество св. Ливина»? Во всяком случае, эта картина того же стиля. Но, несмотря на все трагичное в сюжете этой картины, она более жизнерадостна по манере исполнения и колориту. Рубенс отнесся к ней с меньшим благоговением, чем к «Шествию на Голгофу». Палитра его в те дни была более веселой, исполнение более быстрым, мысль менее благородной. Забудьте, что здесь перед вами гнусное и зверское убийство епископа, у которого только что вырвали язык и который истекает кровью и бьется в страшных конвульсиях. Забудьте трех палачей, его истязающих: одного, засунувшего ему в рот окровавленный нож, другого с тяжелыми клещами, протягивающего собакам отвратительный лоскут мяса. Смотрите только на вставшего на дыбы белого коня на фоне светлого неба, на золотую ризу епископа, его белую столу, на собак с черно-белыми пятнами, на два красных берета, на горящие рыжебородые лица. Смотрите на все это чарующее созвучие серых, лазоревых, светлых и темных серебристых тонов иа обширном поле холста, и вы ощутите лишь чувство лучезарной гармонии, быть может, самой поразительной и неожиданной, которая когда-либо служила Рубенсу, чтобы выразить или, если хотите, чтобы заставить простить ему сцену, полную ужаса.