Анна Шерман - Токио. Колокола старого города

Токио – беспокойный город, где все бурлит и меняется, но к кофейне «Дайбо» это не относится. Она та же, что всегда.

Кафе маленькое, на первом этаже, над подвальчиком, где раньше продавалась лапша рамэн. Позже прилавок с лапшой сменился шкафчиками для забытого багажа. А еще до лапши там был бутик. Выше этажом над кафе продавались мечи. На самом верхнем этаже кто-то вроде торговал нэцке, крошечными фигурками людей, зверей, вымышленных персонажей, вырезанными из кости или из дерева. Потом все лавочки закрылись, их владельцы ушли на покой – все, кроме Дайбо. Он никогда не покидает своего кафе, за исключением трех дней в августе каждого года, когда ездит на север, в горы Китаками в префектуре Ивате, откуда он родом.

От стены до стены через весь зал тянется прилавок из грубой сосны, которую Дайбо когда-то раздобыл на дровяном складе. Там, по его словам, она просто валялась.

Каждое утро Дайбо жарит кофейные зерна. Он открывает окна, и аромат струится до Аояма-дори, а то и перекрестка Омотэсандо. Летом и зимой, весной и осенью.

Зерна трещат, как детская игрушка рейнмейкер или как лотерейные шары. Поверх этих звуков плывут мелодии джаза – те, что любит Дайбо. Джазовый мотив тонет в уличном шуме, его перекрывают сигналы машин, звуки сирены, дождя или громкий стрекот цикад… Потом музыка пробивается вновь, как будто и не смолкала.

Дайбо крутит килограммовый контейнер поджаренных зерен, держа в другой руке книгу. Потемневшей бамбуковой ложечкой он проверяет качество помола. Потом раскрывает книгу и садится читать.

Ночь и город вползали в комнату.

Северное крыло гостиницы выходило на офисное здание Отемати. Напротив моего окна – сплошная стена от асфальта до неба; за ней – одна стеклянная стена за другой, и каждая вертикальная плоскость разбита квадратами или прямоугольниками панелей. В каждой такой рамке – по человеческой фигуре, в некоторых по две – по три. Там, где окна пусты, их свечение казалось неусыпным. В зданиях, что громоздились напротив отеля, наверняка стояли телевизоры. Вместо того чтобы разглядывать маленькие кинодрамы, они, наверное, наблюдали за мной, когда я смотрела из окна, придерживая рукой штору.

Я переехала в другое крыло. Новая комната выходила окнами на парк Хибия и в ó ды Вадакура-бори, одного из каналов, что окружают Императорский дворец, часть лабиринта рвов вокруг старинной цитадели. Вместо десяти тысяч окон – громады камней без раствора, обтесанных для постройки старой крепости.

Город исчез.

Я оказалась почти в центре спирали каналов вокруг дворца, но не могла его видеть.

– Так ты интересуешься временем, – сказал Артур.

Мы сидели у длинной стойки Дайбо в его кафе и пили кофе с молоком из чайных чашек. Артур – американский переводчик, писавший книги на японском.

– Так вот, для обозначения общего представления о пространстве и времени используется слово kan .

Я насупившись полистала словарь:

– А как же jikū ?

Артур улыбнулся:

– Это формальный термин. Берем формальное слово, рассекаем его на части и растаскиваем их в разные стороны. Если придумать что-нибудь реально хорошее и подобрать к нему подходящее слово, то это победа.

Если в английском для «времени» одно слово – time , у японцев их несметное количество. Некоторые обращаются к прошлому, к древней литературе Китая – uto, seisō, kōin . Из санскрита японский язык воспринял выражение «нескончаемости»: это такое слово, за которым эоны, простирающиеся за пределы нашего воображения, в бесконечность: kō . Из санскрита взято и слово, соответствующее мельчайшей единице времени, – сецуна, «бесконечно малая частица мгновения» 7. Из английского языка японцы позаимствовали ta-imu. Ta-imu – употребляется для отсчета и фиксации времени. Это термин секундомеров, гонок и состязаний.

– На Западе, – рассуждает Артур, – мы рассматриваем время как поступательное движение, как нечто абстрактное, движущееся к какой-то цели, которую мы не знаем и не видим. Но ты не забывай, что японское время передается животными зодиака 8. Японцы всегда рассматривали время как живое существо .