Ростислав Рыбаков - Индия. 33 незабываемые встречи

Короче, Прабху уходит искать машину, Рамачандрам уезжает переодеваться, его сын водит меня по своей фабричке – вид допотопный, но продукция не хуже швейцарской аналогичного плана – по качеству не хуже, а рабочая сила, естественно, во много раз дешевле.

Время идет и становится ясно, что историческое интервью накрылось.

Тут мордастенький сообщает, что в гостинице напротив идет заседание какого-то комитета, где присутствует его друг Бхаграв, у которого есть машина. Мы бросаем конкурента дорогой Швейцарии и переселяемся на полчаса в холл этой гостиницы напротив. Там все очень чинно и высокомерно.

А время уже не идет, а прошло. Уже 14.30.

Через некоторое время появился этот долгожданный Бхаграв, на меня реагировал совсем по Монтескье (оказывается, вообще впервые общается с русским), но зато немедленно согласился везти нас куда угодно.

Поехали, вернее, поползли, потому что шофер его, как нарочно, считает минимум до десяти, прежде чем выполнить на своей машине тот или иной маневр.

Мордастенький с нами. Приползли к Рамачандраму, он весь чистенький, но встревоженный – все-таки опаздывать к Богу в этой среде как-то не принято.

Я спокоен – в Индии все устраивается.

Едем за город и далеко, кстати сказать. Приезжаем в какой-то городок, долго шарим по улочкам, находим боя – как и следовало думать, Шанкарачарья ждал, ждал и отбыл в другое место.

Едем в другое место. По толпе голых по пояс брахманов и по разукрашенности здания понимаем, что Сам – здесь.

Всех нас заставляют раздеться до пояса. Нас пятеро – Рамачандрам, раздевшийся охотно и торопливо, Бхаграв – белокожий и настроенный скептически (он тоже владелец какой-то общеиндийской фирмы), мордастенький – ко всему покорный, я (лишь первое время неловко под любопытными взглядами молоденьких индианок, а потом как будто так и надо) и, наконец, главный скептик из последователей Кришнамурты, ворчащий и недовольный; он сел к нам вместе с Рамачандрамом.

Старик бегает куда-то, выясняет, делает мне успокаивающие жесты, но при озабоченном лице. Скептик бубнит мне в ухо и смотрит в лицо, отстраняясь, остановившимися холодными глазами. Остальные, как в бане, похлопывают себя по голым бокам. Вокруг много таких же, только многочисленные женщины как-то не соответствуют банным стандартам Толпимся мы в каком-то большом казенном зале, вроде физкультурного в школе. Перед нами сцена, часть ее невысоко затянута брезентом и посвященные время от времени демонстративно и напряженно вглядываются куда-то вдаль вдоль внутренней невидимой нам стороны брезента. Над сценой надпись на каком-то местном языке, что-то вроде лозунга, и три портрета – все три «мои знакомые» Шанкарачарьи. Толпа прибывает, немного теснится, на нее грубо покрикивают и даже пускают в ход силу те, кто устал вглядываться вдоль брезента.

Брахманы удивительно белокожи, тела белее чем лица, а шоколада простых людей здесь совсем нет. Д-р Кришна, кстати, говорил, что якобы есть теория, что брахманы это индийские евреи. Сам он, конечно, тоже брахман, хотя ест мясо, не носит шкуры, пьет сомалийский ром и очень любит И.В. Сталина.

Шанкарачарья появился на сцене как-то неожиданно. Здесь он немного другой – активный, смеющийся, распоряжающийся, посылающий в толпу какие-то дары.

Нудно ныла какие-то мантры бабулька неподалеку, полуголая охрана делала ей упреждающие знаки, но она настырничала. Остальные как-то сгрудились вокруг сцены и тянули к Нему свои сложенные вместе ладони.

А Он, шутливо переговариваясь с камарильей, занимался «раздачей слонов». Раза два вопросительно посмотрел на меня. Бедняга Рамачандрам, которого в последний момент оттеснили от сцены, что-то пытался выкликнуть, но из-за почтительности голос терялся в голых спинах впереди стоящих.

Тут какой-то служка (я бы даже сказал – служака, ибо был он стар и серебристо небрит) явился ко мне – Шанкарачарья, мол спрашивает, кто такой и чего желаю. И стал делать мне уже знаки, идем – давай, но тут старик наш, видимо, докричался, ибо с довольным видом стал пробираться назад, ко мне. А служка, все мгновенно оценив, звать меня больше не стал, а присоединился к тем, кто на сцене играл роль греческого хора.

Мы повернулись спиной к Богу, пробились через толпу (не так уж и много людей, но стоят плотно), прошли в боковое помещение, узкое, вроде длинной общественной кухни, из которой вынесено все, кроме стоящих вдоль стен столов; оно шло параллельно залу и было, естественно, пусто – столы не в счет. В дальнем углу дверь, открытая на солнце, на двор – видимо туда-то и вглядывался греческий хор, ибо Бог прошел здесь, чтобы выйти на сцену.