Николай Коняев - Ангел над городом. Семь прогулок по православному Петербургу

– Я боюсь, не ранен ли я так, как Щербачев… – жаловался через мгновение Данзасу.

– Грустно тебе нести меня? – спрашивал у камердинера.

– Не входите! – кричал жене. – У меня люди!

Рану Пушкина осматривали врачи Карл Задлер и Вильгельм фон Шольц.

– Скажите мне… – спросил Пушкин у Шольца. – Рана смертельна?

– Считаю долгом вам это не скрывать, – с трудом подбирая русские слова, ответил Вильгельм фон Шольц. – Но услышим мнение Арендта и Саломона, за которыми послано…

– Благодарю вас, – сказал Пушкин. – Вы действовали в отношении меня как честный человек. Я должен устроить мои домашние дела.

И снова хаотическая смена мыслей и ощущений…

– Мне кажется, что много крови идет…

Шольц осматрел рану и спросил, не хочет ли Пушкин увидеть кого-либо из близких приятелей.

– Прощайте, друзья, – говорил Пушкин, глядя на книжные полки. И сразу. – Разве вы думаете, что я часа не проживу?

Все происходило очень быстро.

В семь часов вечера у постели умирающего уже Иван Тимофеевич Спасский, домашний врач Пушкиных. Он и уговорил поэта послать за священником.

Исповедь и причащение Святых Тайн – переломный момент в духовном состоянии Пушкина. Физические страдания возрастали, но «необыкновенное присутствие духа», как вспоминал И.Т. Спасский, не оставляло умирающего.

– Она, бедная, безвинно терпит и может еще потерпеть во мнении людском, – говорил о жене.

Когда Николай Федорович Арендт, прощаясь, объявил, что по должности своей обязан доложить о поединке государю, Пушкин просил передать просьбу не преследовать Данзаса за участие в дуэли.

Сразу же после отъезда Арендта сделано первое распоряжение Пушкина по завещанию («Все жене и детям!»). Довольно длительное время затем Пушкин беседовал наедине с Константином Карловичем Данзасом.

Известно, что он попросил передать шкатулку, достал бирюзовое колечко и, отдавая Данзасу, сказал:

– Возьми и носи это кольцо. Мне его подарил наш общий друг Нащокин. Это талисман от насильственной смерти.

Из воспоминаний Петра Андреевича Вяземского известно, что Константин Карлович Данзас спросил Пушкина, не поручит ли Пушкин чего-нибудь, в случае смерти, касательно Геккерна.

– Требую, – ответил поэт, – чтобы ты не мстил за мою смерть; прощаю ему и хочу умереть христианином.

Незадолго до полуночи фельдъегерь привез Арендту пакет.

В пакете – письмо, которое велено прочитать Пушкину. Не теряя времени, Николай Федорович поехал к умирающему Пушкину и прочитал письмо императора:

«Я не лягу и буду ждать…» – написано в сопроводительной записке царя.

«Если хочешь моего прощения 40и благословения, прощу тебя исполнить последний долг христианина. Не знаю, увидимся ли на сем свете. Не беспокойся о жене и детях; я беру их на свои руки».

Это был воистину царский подарок. И не только потому, что долги Пушкина были чрезвычайно велики, а состояние расстроено. Монаршей милостью Пушкин освобождался от суетных забот и скорби по поводу будущего своей семьи. Он мог уже, не отвлекаясь на житейские проблемы, предуготовляться душою к встрече с вечностью.

Как вспоминал П. А. Вяземский, Пушкин был чрезвычайно тронут словами государя и просил Н. Ф. Арендта оставить письмо, но тот сказал, что велено его вернуть.

– Передайте государю, – попросил Пушкин, – что жалею о потере жизни, потому что не могу объявить ему мою благодарность…

Как только Арендт ушел, Пушкин приказал достать из ящика стола написанную его рукою бумагу. Она была тут же по его настоянию сожжена. После этого Пушкин начал диктовать Данзасу свои долги, на которые не было ни векселей, ни заемных писем. Твердой рукою подписал реестр.

Между тем ночью боли невероятно усилились.

«Это была настоящая пытка, – вспоминал Иван Тимофеевич Спасский. – Физиономия Пушкина изменилась, взор его сделался дик, казалось, глаза готовы были выскочить из своих орбит, чело покрылось холодным потом, руки похолодели, пульса как не бывало. Больной испытывал ужасную муку».

И возникло искушение прервать адскую боль.

Пушкин велел слуге передать ему ящик письменного стола, где хранились пистолеты.

Искушение было чрезвычайно сильным. Хотя Пушкина и наблюдали лучшие русские врачи того времени – из известных хирургов его не консультировал только Н. И. Пирогов, который был в то время в Дерпте, – но болеутоляющих средств никто не предложил умирающему.

И тем не менее Пушкин сумел преодолеть соблазн. Он както легко и охотно позволил Данзасу отобрать пистолеты. И разве не слова государя: «Прошу тебя исполнить последний долг христианина» – помогли Константину Карловичу разжать пальцы Пушкина на рукояти пистолета? Разве не эти слова помогли великому русскому поэту удержаться от греха самоубийства?