Сергей Костырко - Дорожный иврит. Путевая проза

Про стихотворение о тете, про которое я сказал, что оно единственное для меня из прочитанного в современной поэзии, которое — на уровне темы Холокоста. Оно мне тоже нравится, сказала Винер.

Потом я спросил, кем она себя считает. Русским писателем или израильским, пишущим по-русски.

— Я не знаю. Никогда не задумывалась. Я пишу по-русски, потому что русский считаю самым богатым. Я люблю иврит, но никогда не смогу писать на нем. Тут все просто. Выросшие в еврейской культуре пользуются этими словами, которые идут для них из Торы. И в их устах это язык многоуровневый. Я не росла на Торе. И я, соответственно, не знаю всех традиций употребления слова. Для меня иврит — средство общения. А в русском слове чувствую его пространство.

Я сказал, что, читая ее «Любовь к языкам», завидовал. Для себя не видел смысла изучать языки — возможность оказаться за границей казалось мне абсолютно невероятной, а читать по-английски «Москоу ньюс» смешно. Читать в оригинале англичан и американцев? Но все равно лучше Кашкина или Риты Райт-Ковалевой я не смогу прочитать.

— Нет-нет, Райт-Ковалева не смогла перевести «Над пропастью во ржи». Она сделала свой перевод, далекий от духа оригинала. Тема перевода для меня острая. Не будем про это.

— Не будем.

— А как вы уезжали?

— Уехала в 1971 году, чтобы а) перестать наконец мерзнуть, б) избавиться наконец от своего еврейства.

— Что вы понимаете в данном случае под еврейством?

— В России я была ассимилированной еврейкой. Я чувствовала себя гражданином мира. Но мне все время казалось, что когда ко мне хорошо относятся, когда меня любят, то любят, несмотря на то что я еврейка. Ну а где лучше всего избавляться от такого комплекса? В Израиле. И внешне, и внутренне. Внешне получилось. Внутренне нет. Раньше, в Москве, когда я слышала на улице имя Сарра, я ежилась. Мне казалось оно некрасивым, каким-то ущербным. Но сейчас Сарра — это для меня прекрасное еврейское имя.

— Вы почувствовали свободу, оказавшись в Израиле?

— Я не знаю, как пользоваться этим словом. Не знаю, что этот такое. Первые полгода я была просто счастлива. Я как будто стала другим человеком, даже физически. Когда я приехала сюда, мне было тридцать четыре года, мне давали двадцать четыре. Ну а потом для меня началась реальная израильская жизнь. Это сложная на самом деле страна. Скажу так: я прожила здесь полжизни. Я люблю эту страну. Считаю, что евреи должны иметь свое государство. Но — не любой ценой. Нет, я желаю всяческих успехов своей стране, но предпочла бы, чтоб успехи достигались немного по-другому.

— Но тогда, если я вас правильно понял, Израиля просто не будет.

— А его и так не будет.

Я рассказал про свои впечатления от вида нынешней израильской молодежи, которой, похоже, нет дела до эсхатологии, они просто живут и намерены жить всегда и, соответственно, делать все, что для этого нужно. Винер слушала внимательно, не возражала.

Про последнюю русскую алию: «Когда-то это была другая страна — русские евреи в девяностые годы привезли ужасное — спиртное. При нас было только плохое кислое вино, которое употреблялось на ритуальных службах. Тут даже пиво было сладким. А сейчас везде бары, в которых пьют спиртное. Я помню, как по приезде шла по улице и увидела лежащего мужчину. Я прошла мимо. Решила, что пьяный. Я прошла, а все окружающие кинулись к нему. Оказалось, человек упал не по пьяни. Тут другая была жизнь. А сейчас пьют».

Проговорили часа полтора. Плотненько, без вежливых пауз. Было видно, что она устала. В половине седьмого распрощались. Подарила мне книгу своих стихов.

С говорливым таксистом-арабом доехал до Рамота. Позвонил в дверь, открыла Алла, в комнате громко работал телевизор. Алла сказала: «Война. С ХАМАСом. Наши убили ракетой их военного министра».

Телевизор был включен на израильский канал, Леня переводил. Показывали кадры, снятые сверху (спутник?). Картинка черно-белая. Улица, по ней движется в потоке машин вытянутый силуэт легковушки, белый на черном фоне, он обведен красным овалом, легковушка обгоняет два больших силуэта — похожи на автобус и на грузовой фургон, — силуэт легковушки оказывается на относительно открытом пространстве, и в этот момент белая вспышка заливает экран. Потом — кадры, снятые с земли. День, разноцветная улица. На первом плане блестящий новенький, без единой царапинки капот автомобиля, далее, на месте салона, черное обгорелое мятое железо. Вокруг люди, рядом автобус. Мужчина подбирает с асфальта какие-то осколки — то ли машины, то ли ракеты. Чуть дальше за полицейским оцеплением — толпы людей. Это убили лидера боевиков ХАМАСа Ахмеда Джабари. Леня переводит диктора: «В машине был также и его сын. Похоже, он тоже погиб». То есть стопроцентно убит, судя по тому, что на экране.