Джейн Хокинг - Быть Хокингом

Сухие листья танцевали в порывах ветра, который еще не стал по-зимнему злым, а мы со Стивеном стояли, рука об руку, на заднем дворе величественной холодной церкви Святой Троицы: это была Низкая церковь [64], которой Вильям Тэтчер отдал предпочтение в сравнении с Высокой англиканской церковью на Литл-Сент-Мэри. Меня пробирала дрожь, когда я вслушивалась в волнующие слова монотонной службы, сопровождавшей занесение гроба в церковь. Я смотрела и слушала, и меня терзал неоспоримый парадокс: одним махом смерть стирала ученость, опыт, героизм, доброту, достижения, воспоминания о жизни, из которой уходил человек; в то же время внутри меня зрело чудесное начало новой жизни, чистая страница, на которой еще предстояло появиться знаниям, опыту, достижениям и воспоминаниям. Рядом со мной стоял отец моего ребенка, молодой и полный сил, несмотря на надвигающуюся инвалидность. Его здоровье в целом было в порядке, а намерение наслаждаться жизнью во всех ее проявлениях и преуспеть в физике крепло с каждым днем. Ему было трудно ходить; пуговицы не желали застегиваться; прием пищи занимал все больше времени; приходилось запоминать все то, что раньше он мог записать. Но все эти проблемы были чисто механическими, их можно преодолеть при помощи изобретательности и упорства. Невозможно было представить, что Стивен является кандидатом на центральное место в грустной церемонии, в которой мы принимали участие в тот день. Смерть была трагедией, предназначенной старикам, а не молодым.

Молодость – неотъемлемая часть самой сути Кембриджа, несмотря на его средневековую архитектуру и ископаемых членов колледжей, обитающих в древних жилищах, таких же замшелых, как и они сами. Магнетизм этого места притягивает все новые поколения молодых людей, которые остаются на три года, если повезет – на шесть лет. Затем Кембридж выбрасывает их в реальный мир, освобождая от заклятия. Многие из наших друзей первых лет уже разъехались по миру, заняв преподавательские должности в самых разных университетах. На их места были приняты новые кадры, некоторые на достаточно длительный срок, некоторые – совсем ненадолго. Одним из таких скоротечных посетителей был Роберт Бойер, тот самый тихий американец, с которым мы познакомились в Корнелле. Он лишь ненадолго заехал в Кембридж и после заседания на кафедре зашел к нам поужинать. Он говорил о своей жене-англичанке, о маленькой дочери, о Вьетнаме – о нем говорили тогда все американцы, – а также о физике и сингулярностях.

Внутри меня зрело чудесное начало новой жизни, чистая страница, на которой еще предстояло появиться знаниям, опыту, достижениям и воспоминаниям. Рядом со мной стоял отец моего ребенка, молодой и полный сил, несмотря на надвигающуюся инвалидность.

Однажды утром, некоторое время спустя после визита Роберта, я слушала новости по радио и готовила обед для Стивена, дожидаясь его возвращения домой. Джордж Эллис, приехавшие из Техаса, вызвался приводить Стивена домой на обед по дороге в столовую Университетского центра, расположенного на набережной. Я внимательно прислушивалась, потому что главной новостью была атака снайпера в Остине, Техас. Маньяк забрался на крышу университетской башни, откуда открыл огонь по преподавателям и студентам, пересекающим площадь. Один из пострадавших скончался на месте. Сообщение показалось тем более ужасающим, что место действия было мне хорошо знакомо. Эта площадь все еще стояла у меня перед глазами; внезапно я осознала, что мишенью снайпера мог стать любой из наших знакомых. В тот же день мы получили известие, что убит был Роберт Бойер. Смерть пришла к нему не в старости, не в результате стихийного бедствия, такого как недавняя трагедия в Аберфане [65], не из-за заболевания; это была смерть от жестокой руки человека. В страшных словах похоронной проповеди заключалась суровая правда: «…как смерть чрез человека…» [66]

Маньяк забрался на крышу университетской башни, откуда открыл огонь по преподавателям и студентам, пересекающим площадь. Один из пострадавших скончался на месте.

Ошеломленные произошедшей трагедией, мы искали способ выразить печаль по поводу гибели Роберта Бойера и восхищение его свершениями, увековечив его память.

Роберт Джордж родился весом шесть фунтов пять унций [67]в десять часов вечера в воскресенье 28 мая 1967 года, в тот самый момент, когда одинокий яхтсмен Фрэнсис Чичестер зашел в гавань Плимута, встречаемый ликующей толпой, из своего кругосветного путешествия. Рождение Роберта было встречено семейным ликованием такого масштаба, что, когда Стивен на следующее утро отправился поделиться хорошей новостью с Пек и Хау Ги Анг, нашими соседями из Сингапура, проживающими в нашем бывшем доме под номером одиннадцать, его настолько переполняли эмоциии, что Пек заволновалась, не умерла ли я при родах.