Дэвид Шилдс - Сэлинджер

Лейла Хэдли Люс: Никогда не думала о Джерри как о еврее. Никогда не думала о ком-либо из моих друзей как о еврее. Они были просто друзьями. Он напомнил мне о том, что его глубоко тревожит холокост. Холокост и концлагеря причиняли ему сильные душевные страдания.

Дебора Дэш Мур: Сэлинджер и союзники обнаружили, что произошло, и задались вопросом: «Действительно ли мы выиграли войну? Или мы пришли слишком поздно?» Это были мучительные, терзающие ум вопросы, на которые не было удовлетворительного ответа. Союзники уже знали о том, что сделали нацисты. Они увидели зверства нацистов и одолели их. Но Европа стала кладбищем. Неожиданно она превратилась в огромное еврейское кладбище.

Дэвид Шилдс: Хотя Сэлинджер не находился на передовой, он определенно был на переднем крае войны с холокостом, память о котором он сохранит навечно.

Ричард Стейтон: Нам трудно понять Сэлинджера потому, что мы – не он, и нас там не было. Я знаю других солдат, которые освобождали концлагеря и не были евреями. Пережитое сломало психику и им. И они никогда так и не оправились от этой травмы.

Алекс Кершо: Из 337 дней, в течение которых американцы воевали в Европе, Сэлинджер воевал 299. Мы не знаем, насколько он был травмирован. После 200 дней боев человек становится психически ненормальным. Проведены соответствующие исследования. Даже сильные парни после 200 дней боев становятся ненормальными. Взяв очередную деревушку, они уходят куда-то, где могут остаться одни, и беззвучно рыдают. Дивизия Сэлинджера находилась в боях дольше, чем любая другая американская дивизия, сражавшаяся на Европейском театре военных действий. Сэлинджер воочию видел самые тяжелые бои, какие только можно было увидеть за все время Второй мировой. Любой человек, так долго переживавший бои такого накала, должен был получить глубокую психическую травму.

Пол Александер: Сэлинджер сказал [Уиту] Бёрнетту, что просто не в состоянии описать события последних трех-четырех недель войны. Он стал очевидцем того, что было слишком ужасающим и что нельзя передать словами. Но, даже делая это драматичное, выворачивающее нутро признание, Сэлинджер все равно считал, что должен обсуждать, прежде всего, свои дела. По всей видимости, Бёрнетт сделал ему письменное предложение опубликовать его роман раньше сборника рассказов. Отвечая на это письмо Бёрнетта, Сэлинджер дал согласие на осуществление предложенного плана и добавил, что, вернувшись в США, он сможет закончить роман за полгода. Так Сэлинджер предоставил дело Бёрнетту, предварительно поблагодарив его за то, что Бёрнетт принял к публикации рассказ «Элейн», который был отклонен журналом New Yorker . «Элейн» – рассказ о девушке с замедленным развитием и без особых надежд на счастье. Это затянутое повествование, исполненное неформальных чувств и переживаний, было написано Сэлинджером до того, что он пережил в конце 1944 года [214].

Дж. Д. Сэлинджер(рассказ «Элейн», журнал Story , март – апрель 1945 года):

Пляж, который минуту назад был всего лишь большим скоплением крошечных горячих песчинок, приятно скользивших между пальцами, вдруг превратился в чудовищного великана, непостижимо огромного и враждебного, готового проглотить Элейн… или бросить ее с громким хохотом в море [215].

Алекс Кершо: Я разговаривал с людьми, которые освобождали концлагеря. Они рассказывали, что заключенные подходили к колючей проволоке и просовывали через ограду руки, в которых трудно было узнать человеческие руки. Это были кости, которые просили. Чего? Возможно, плоти американских солдат.

Роберт Абцуг: Это не было пейзажем после битвы. Это было картиной надругательства над человечностью. Один солдат рассказал о слабой попытке этих живых скелетов поаплодировать освободителям. Они не могли даже правильно сложить руки. Аплодисменты были почти неслышными.

Дебора Дэш Мур: В начале своих «Девяти рассказов» Сэлинджер задает дзэнский вопрос: «Каков звук хлопка одной руки?» Ну, всем известно, что для звучного хлопка нужны две руки. Один из вступивших в лагерь солдат-евреев слышал звук хлопков, которыми узники пытались приветствовать американцев. Так как на руках не было плоти, звук был странно приглушенным, потусторонним.

Алекс Кершо: Для Сэлинджера и американцев его поколения, освобождавших узников концлагерей, наследие войны держится на этом разъединении, размыкании, на этих воспоминаниях и многих других подобных моментах войны, когда после всех страданий и смертей солдаты вступали в районы, где находили неопровержимое оправдание предшествовавшего кровопролития. Они видели ад, требовавший искупления и спасения. Солдаты лицом к лицу сталкивались с главными жертвами войны, жертвами холокоста, но это событие уничтожило тот человеческий опыт, который был известен и понятен всем солдатам. В памяти очевидцев вроде Сэлинджера ничто не могло очистить или смягчить этот удар, возродить прежние представления или объяснить увиденное. А увиденное уничтожило даже тех, кому удалось спастись из этого ада.