Дэвид Шилдс - Сэлинджер

Фиби Хобан: [Гамильтон] просто переписал свои богатые источники, заменяя слова синонимами. Вместо красоты и элегантности языка Сэлинджера и оригинального ритма его прозы получилась какая-то тяжеловесная, корявая, неуклюжая, ужасная пародия на язык Сэлинджера. Но эта пародия никого не оскорбляла и никому не причиняла вреда.

Джон Дин: Сэлинджер сказал: «Нет. Это неприемлемо. Мне не нравятся ваши модификации, и мы продолжим это дело [в суде]». В судебном процессе нет никакой неприкосновенности личной жизни, поскольку установление фактов происходит в открытом порядке, [Сэлинджер] понимал, что ему придется публично давать показания. Он понимал, что может проиграть процесс, но он хотел сыграть в эту азартную игру и попытаться сохранить контроль над своими произведениями и письмами.

Дэвид Шилдс: Почему он ввязался в это? По словам нескольких бывших подружек Сэлинджера, с которыми мы побеседовали, одним из главных мотивов Сэлинджера было желание предотвратить обнародование его многочисленных писем, написанных очень молоденьким девушкам, предметам его многолетней страсти к девочкам, которым было по четырнадцать лет.

Фиби Хобан: Это было поразительно смешно: писатель, известный своей приверженностью к закрытости, должен был давать показания в манхэттенском суде и сделать достоянием общественности свои самые интимные письма, сдав их в Библиотеку Конгресса США. В результате этого процесса Сэлинджер не только дал показания в суде, но также был вынужден зарегистрировать все 79 писем, являвшихся предметом спора, в Бюро регистрации авторских прав, где любой человек за 10 долларов может ознакомиться с ними.

Примечательно, что мы обретаем доступ к жизни Сэлинджера через собственноручно написанные им открытки и письма. На самом деле это похоже на чтение дневников персонажей произведений Сэлинджера или на что-то в этом роде. Знакомство с эпистолярным наследием Сэлинджера – самый близкий из возможных контакт с почти невероятно закрытым от людей анахоретом.

Лиллиан Росс: Они подвергли его страшным мучениям, пыткам… Мне пришлось сопровождать его в суд и держать его за руку. Он был выбит из душевного равновесия. Он приходил ко мне домой и дожидался времени, когда нам надо было идти в суд. Иногда мне приходилось держать его за руки, в буквальном смысле, так его трясло. После заседаний, в конце дня я готовила ему куриный суп. Он такой чувствительный, такой ранимый, такой уязвимый человек. Такой милый человек [587].

Дж. Д. Сэлинджер(7 октября 1986 года):

Вопрос [поверенного издательства Random House Роберта Каллаги]: В какие-то моменты последних 20 лет вы писали какие-то художественные произведения, которые остаются неопубликованными?

Ответ [Сэлинджер]: Да.

Вопрос: Можете назвать художественные произведения, написанные вами, но оставшиеся неопубликованными?

Ответ: Сделать это было бы очень трудно.

Вопрос: За последние 20 лет вами написаны какие-то законченные художественные произведения, которые остаются неопубликованными?

Ответ: Вы можете переформулировать вопрос? Что вы имеете в виду под «законченными»? Вы хотите сказать, готовые к публикации?

Вопрос: Я имею в виду законченные произведения, но не рассказы или художественные произведения или произведения, представленные в журналы для публикации.

Ответ: Ответить очень трудно. Я так не работаю. Я просто начинаю писать и смотрю, что получается.

Вопрос: Возможно, к сути дела легче подойти так. Не расскажете ли мне, что вы делали в области художественной литературы в течение последних 20 лет?

Ответ: Могу ли я сказать или скажу?.. Я просто пишу художественные произведения. Вот и все. Это единственное описание, какое я могу дать моей работе. Дать четкое определение почти невозможно. Я работаю над персонажами, над развитием их характеров, просто разрабатываю их [588].

Роберт Каллаги: Я подумал, что это – не тот Дж. Д. Сэлинджер, который в 50-х годах писал такую трепетную прозу. Он был определенно чем-то разозлен – или встревожен. Или расстроен. Должно быть [когда-то давно], что-то произошло, потому что когда я спрашивал о письмах, написанных им примерно в то время, я спрашивал: «Что вы имели в виду?» А он отвечал: «Молодой парень имел в виду…» По-моему, в том, что он описывает себя в третьем лице, есть нечто странное. Во всех допросах свидетелей, которые я проводил, никто никогда не говорил о себе в третьем лице [589].