Том Рейсс - Подлинная история графа Монте-Кристо. Жизнь и приключения генерала Тома-Александра Дюма

Лето 1790 года для Революции было по счету вторым, и притом самым солнечным из всех (впрочем, только в переносном смысле – на самом деле, оно выдалось очень дождливым). Это было лето беспрестанных общественных церемоний и праздников, массовых банкетов и общенациональных торжеств в честь важных перемен, которые происходили в стране. Крупнейшее празднество состоялось в Париже 14 июля – в первую годовщину падения Бастилии – на Champ de Mars, Марсовом Поле, названном в честь древнеримского бога войны (потому что здесь проводились военные парады). (Сейчас это городской парк, принимающий армады туристов, которые хотят посетить Эйфелеву башню.) Правительство объявило этот день Праздником Федерации [464].

Тысячи волонтеров, представлявших все социальные слои, а также более двенадцати тысяч наемных работников готовили Марсово поле к пиру на сотни тысяч персон. Они воздвигли самые длинные в мире открытые трибуны, сделанные из утрамбованной земли. (Земляные ярусы были построены столь надежно, что простояли до середины девятнадцатого века.) Волонтеры воздвигли богато украшенную триумфальную арку. Лихорадочный труд достиг кульминации 13 июля, в так называемый День тачек, когда делались последние приготовления к празднику. К этому моменту бывший плац для военных маневров превратился в гигантский стадион.

14 июля епископ Талейран под проливным дождем на глазах у сотен тысяч людей поднялся на специально воздвигнутый Алтарь нации, чтобы благословить собрание. Масштабный военный оркестр сыграл специально адаптированный церковный гимн. И епископ, и Алтарь служили символом смешения государства и церкви – процесса, уже становящегося одной из характерных черт Революции. На Алтаре было написано:

Нация, Закон, Король [465]

Нация – это ты

Закон – это ты

Король – это хранитель Закона

Генерал Лафайет, герой еще американской Войны за независимость, произнес клятву. Его примеру последовал лично король Людовик. Впервые Людовик использовал новый титул, Король французов [466], а не Король Франции, что символизировало его долг перед народом. Он поклялся «использовать всю власть, данную мне Конституцией, чтобы содействовать декретам Национальной ассамблеи». Толпа принялась скандировать лозунги, которые стали лейтмотивом того лета: «Французы, мы свободны [467], мы – братья! Да здравствует нация, закон, король!»

Над полем развивались знамена полков Национальной гвардии со всей Франции, а среди них также реял первый американский флаг, когда-либо поднятый за пределами Соединенных Штатов [468](его привезла делегация США во главе с Джоном Полом Джонсом и Томом Пейном).

Затем настал черед пира и балов [469], которые продолжались дни и ночи напролет. Перед людьми выступили тысячи актеров, оперных певцов и музыкантов. По всему городу прокатились масштабные банкеты, устроенные вскладчину представителями различных классов и политических групп. (Остатки трапез передавались тысячам нуждающихся парижских бедняков; представителей низших слоев общества на ужин пригласить никто не озаботился.) Многие парижане демонстрировали энтузиазм и приверженность идее братства, предоставляя приезжим бесплатный ночлег и стол в своих домах. В тот июль революционные грезы, казалось, воплощались в жизнь на глазах, а люди всех сословий и слоев общества праздновали вместе. На этом фоне явный энтузиазм Людовика [470]выглядел столь же необычно, как и все остальное. Он разрешил солдатам Национальной гвардии со всей страны пользоваться его библиотекой и гулять по ботаническому саду. За неделю до праздника он лично прибыл на Марсово поле, чтобы проконтролировать ход подготовки. Вместо пленника Революции Людовик летом 1790 года стал активным ее участником. Долго так продолжаться не могло.

Летом предыдущего года, еще до падения Бастилии, младший брат Людовика, Карл, сбежал из страны и нашел пристанище на территории его тестя – короля Пьемонта-Сардинии. Это королевство, расположенное на юго-восточной границе Франции и управляемое Савойской династией, было самым сильным из множества мелких монархий, которые впоследствии станут Италией. На территории Пьемонта-Сардинии находились богатые, важные города вроде Милана, большая часть Французских Альп, а также районы современной Франции, в том числе Ницца. За несколько следующих лет сотни тысяч эмигрантов из аристократических семей [471](именно тогда, собственно, и появилось слово «эмигрант») переберутся в Пьемонт-Сардинию и соседние монархии. Эти люди охотно присоединятся к контрреволюционным силам, желая восстановить Старый порядок во Франции. Но эмигранты мало что могли сделать без поддержки со стороны какого-нибудь европейского государства, располагавшего значительной армией. А их призывы о помощи к великим державам по большей части не находили отклика.