Эдит Беер - Жена немецкого офицера

И тут Вернеру совершенно неожиданно пришло письмо от тети Паулы.

«Что ты за брат такой? – писала она. – Твой бедный брат Роберт сражается на фронте, его жену вместе с тремя детьми эвакуировали в Восточную Пруссию, квартиру бомбят, двери не открываются, окна не закрываются, ты понимаешь, что любой вор или бездомный может просто прийти туда и жить у них дома? Бери инструменты, поезжай туда и сейчас же все там почини!»

Конечно, пропустить мимо ушей такие указания от своей тщедушной тетушки мой крепкий, сильный муж не мог. Что-то наврав в Арадо, Вернер поспешил в Берлин.

Дома у его брата было почти пусто. Гертруда, его жена, практически все увезла с собой. Оставила она совсем немного, и в числе этих вещей была детская колыбелька, а также сорок детских кофточек и подгузников! Вернер написал Роберту и спросил, можем ли мы взять все это себе, и Роберт разрешил: его дети из этого давно выросли. Вернер задраил окна, починил двери и запер квартиру. Несмотря на все бомбежки в Берлине, эта квартира до самого конца войны осталась целой и невредимой.

Прошло чуть больше года, а я из самого презираемого существа в Третьем рейхе – еврейской рабыни, сбежавшей от поезда в Польшу, – превратилась в одну из самых ценных его гражданок: я стала беременной арийской домохозяйкой. Все относились ко мне внимательно и с уважением. Если бы только они знали, кто я на самом деле! Если бы они догадались, что за новая жизнь во мне растет!

Все это безумие сделало меня немного неуравновешенной.

Каждый день я смотрела на американские самолеты, пролетавшие над Бранденбургом по пути к Берлину. Небо казалось огромным экраном, по которому шел какой-то художественный фильм о войне – словно утки, косяками пролетали самолеты, поднимались ввысь черные облака дыма от зенитного огня. Я мысленно желала своим небесным спасителям скорой победы. Когда какой-нибудь американский пилот падал, мое сердце разбивалось вместе с ним. Каждый раз я молилась, чтобы у него был парашют: от печальной мысли о том, что он мог погибнуть, у меня ныли кости.

Появление войск Альянса, реальная возможность победы над Германией, осень и новоприобретенное чувство безопасности заставили меня снова задуматься о том, о чем я так долго старалась не вспоминать: о еврейских праздниках, об отце, о сестрах, о маме, о всех моих венских родственниках. Где они были? Были ли они живы? Страдали ли без меня так, как страдала без них я?

Как-то раз, когда я в одиночестве готовила и убиралась под Би-би-си, я неожиданно осознала, что вместо новостей слушаю сообщение, предназначенное лично мне. Это была часть проповеди, подготовленной главным раввином Великобритании Герцем к наступающим праздникам Рош Ха-Шана и Йом-Кипур. Выступал он по-немецки.

«Все мы искренне сочувствуем остаткам наших живших в нацистских странах братьев, что бредут по тенистой долине смерти», – говорил раввин.

Это о нас , поняла я. Это мы, я и мой ребенок. Но почему он говорит «остаткам?» Неужели больше никого не осталось? Неужели все остальные мертвы?

«Их верные друзья по всему миру вспоминают их в молитвах и ждут того часа, когда страна тирана будет повержена, а его бесчеловечные планы – порушены».

Они помнят нас , подумала я. Наши братья и сестры вспоминают в молитвах тех, кого ищут и выслеживают, тех, кто укрылся во тьме. Нас не забыли.

«Я знаю, что все слушающие меня евреи теперь, в преддверии Судного дня, присоединятся ко мне в древней молитве. Помяни нас для жизни, Царь, любящий жизнь, и запиши нас в Книгу жизни ради Себя, Бог жизни!»

Вернувшись домой, Вернер спросил, почему я плакала. Кажется, я сказала, что из-за беременности у меня часто меняется настроение. Я была готова на все, чтобы не обременить мужа моими настоящими мыслями в канун Рош Ха-Шана 1943 года.

Примерно на шестом месяце беременности, зимой 1944 года, меня охватила сильная тоска. Вернера это обеспокоило: он предпочитал видеть меня радостной и счастливой.

«Я так скучаю по дому», – плакала я.

Не задумываясь ни на секунду, он сказал: «Собирайся».

Вернер поехал на велосипеде в Арадо, рассказал им, наверное, что разбомбили дом его матери, ее эвакуировали, а дом взломала банда дезертиров, которые все украли и разбили все окна, и теперь ему нужно съездить подать заявление в полицию, ему поверили – и мы уехали в Вену.

Все было так же, как раньше, и все-таки по-другому. Австрийцы начали страдать.

Их собственный диктатор из Линца оказался отнюдь не гениальным военачальником, как все думали в 1941-м. Люди теряли сыновей и подвергались бомбардировкам. Когда армия, как нож в масло, входила в беспомощные, беззащитные страны, все были довольны, но, голосуя за Аншлюс, никто и не думал, что их ждут Жуков, Эйзенхауэр и Монтгомери.