Эдит Беер - Жена немецкого офицера

«А что, если разбомбят госпиталь Красного креста и я умру?»

«А что, если тебя отправят в какой-нибудь другой госпиталь, и в тебя влюбится какой-нибудь солдат, и я тебя потеряю? Я этого не переживу! Я этого не вынесу!»

«Прекрати, Вернер…»

«Расскажи о своем отце».

Он был убежденным евреем, и если бы он только услышал, что я гуляю по музеям с такими, как ты, он бы убил меня, а потом снова умер от сердечного приступа.

«Расскажи о своей матери».

Она в Польше, куда ее отправил твой мерзкий фюрер.

«Расскажи о своих сестрах».

Они в Палестине, вместе с англичанами сражаются с вашей армией. И да поможет им Господь.

«А твои дяди, тети, двоюродные сестры и братья? Бывшие ухажеры?»

Исчезли. Возможно, мертвы. Ушли в такое глубокое подполье, скрываясь от чумы нацизма, что с тем же успехом могут быть и мертвы.

«Я люблю тебя. Я не отступлюсь».

Нет, нет, оставь меня в покое. Уезжай. Мне стольких нужно защитить. Кристль. Фрау Доктор. Пепи. Тебя.

«Ты! – воскликнула я. – Я не могу выйти замуж за тебя!»

Rassenschande: преступное смешение рас.

«Но почему? Господи, Грета, ты что, помолвлена с кем-то другим? Неужели ты украла мое сердце и не рассказала мне об этом? Этого не может быть!»

У него был глубоко расстроенный вид. Мысль, что я не хочу быть с ним, сильно его ранила. Я знала эту боль: я сама пережила такую же. Я бросилась ему на шею и прошептала в самое ухо:

«Я не могу выйти за тебя замуж, потому что я еврейка! Мои документы – поддельные! Венское гестапо объявило меня в розыск!»

Вернер словно врос в землю. Он отодвинул меня от себя. Я бессильно болталась в его руках.

Его лицо посуровело. Глаза сузились, рот сжался.

«Ах ты лгунья, – сказал он. – Ты меня обманула».

Он был мрачен, словно эсэсовец с картины Краузе.

Идиотка , подумала я. Ты подписала себе смертный приговор . Я уже ждала, когда на мою голову опустится меч брекерского полубога. Я уже видела, как разливается по мраморному полу моя кровь, слышала, как стучат в дверь Кристль.

«Ну что ж, мы квиты, – сказал Вернер. – Я соврал, что разведен, а ты наврала, что арийка. Мы квиты, так давай уже поженимся». Он нежно меня обнял и поцеловал.

Кажется, со мной тогда случилась небольшая истерика.

«Ты просто безумец! Мы не можем быть вместе. Они обо всем узнают».

«Но как? Ты собираешься еще кому-нибудь рассказывать о своей тайне?»

«С этим нельзя шутить, Вернер, все это очень серьезно. Ты, возможно, не понимаешь, но за отношения со мной тебя могут арестовать. Меня и моих друзей казнят, а тебя отправят в один из этих кошмарных лагерей. Как ты не боишься? Ты должен бояться!»

Он только смеялся. Я видела, как его тело болтается в нацистской петле – как болталось тело француза, который полюбил еврейку из трудового лагеря, а Вернер, хохоча, на руках нес меня в залу, полную золотых пейзажей.

Я и по сей день не знаю, откуда в Вернере Феттере была эта невероятная храбрость, когда его соотечественники были такими трусами.

«На самом деле мне двадцать восемь, а не двадцать один», – призналась я.

«Прекрасно. Это хорошо, в двадцать один выходить замуж еще рановато».

Вернер остановился в нише рядом с бюстом Гитлера.

«У тебя все получается так же вкусно, как торт, который ты прислала на мой день рождения?»

Клянусь, сказать «да» меня заставил дух мамы, всегда приходившей мне на помощь в вопросах хозяйства.

Разумеется, это была откровенная ложь. Таким уж человеком был Вернер Феттер: я могла признаться ему, что я еврейка, хотя мы были в самом сердце нацистского государства, но не могла не соврать, когда он спросил, хорошо ли я готовлю.

«Возвращайся в Бранденбург, – прошептала я. – Забудь обо мне. Я ничего от тебя не потребую».

В Бранденбург Вернер вернулся, но так и не передумал. Видите ли, он уже успел принять решение, а в таких случаях сопротивляться ему было бесполезно.

Вы спросите, не боялась ли я, что Вернер донесет на меня, что в дверь к фрау Герль постучатся гестаповцы. Нет, об этом я даже не думала. Я доверяла Вернеру. Честное слово, я совершенно не знаю, почему. Возможно, просто потому, что выбора у меня не было.

Вернер прислал несколько телеграмм, в которых сообщил, что договорился с женой своего приятеля. Ее звали Хильде Шлегель, и она приглашала меня к себе на время, пока развод еще не окончен.

Я боялась этих страстных телеграмм: из-за них мной могли заинтересоваться в СС. Я боялась, что назначение из Красного креста отправит меня в Польшу, и для выезда мне понадобится внутренний паспорт – конечно, нечего было и думать о том, чтобы пытаться его получить. Я боялась, что, оставшись у фрау Герль, привлеку внимание Гестапо. А ведь у моей хозяйки уже были неприятности с режимом. Я понимала, что с Вернером я буду в безопасности – я стану достойной домохозяйкой, женой члена партии и сотрудника компании, которая производила самолеты, сбрасывающие на Лондон бомбы. Вернер был не последним человеком. Ему доверяли, на него полагались. Конечно, быть женой такого человека гораздо безопаснее, чем быть одной.