Пеле - Исповедь влюбленного в жизнь

Мы попали в третью группу вместе с Мексикой, Чехословакией и Испанией, и играть нам предстояло на маленьком, но симпатичном новом стадионе «Саусалито», расположенном недалеко от моря в Винья-дель-Маре. Мы думали, что легко одержим победу в своей группе, но на самом деле наш первый матч 30 мая 1962 года оказался на удивление непростым. Мексиканская команда демонстрировала отвагу и великолепную организованность, и нам пришлось сменить схему построения с 4-2-4 на 4-3-3. Это помогло, и во втором тайме мы уже играли лучше, забив соперникам два гола. Первый Загалло забил головой после моей поперечной передачи, а второй мяч отправил в ворота я сам. Я получил настоящее наслаждение, поскольку мне удалось обойти четырех защитников, прежде чем мощным ударом я забил гол великолепному мексиканскому вратарю Карбахалю.

Первый матч, может, и прошел благополучно, но у меня были проблемы. Уходя с поля, я чувствовал невероятную усталость, у меня ныли кости, и я знал, что мне нужно сходить к доктору Гослингу. Тот заставил меня пообещать, что я буду держать его в курсе своего самочувствия, что я и делал. Но, по правде говоря, я так боялся, что он посадит меня на скамейку запасных, что не говорил ему, насколько все было серьезно.

Несколько дней спустя, 5 июня, мы играли против Чехословакии. Я отчаянно хотел справиться с этими девяноста минутами и хорошо сыграть – нам нужна была либо победа, либо ничья, для того чтобы получить шанс на выход в четвертьфинал. Мы знали, что наш противник был хорош в опеке, так что мы старались бить со средней дистанции. В самом начале матча я играл достаточно хорошо, не обращая внимания на боль в паху, но катастрофа случилась через каких-то двадцать пять минут. Я принял пас от Гарринчи и бежал по полю, обходя защитников. Затем сильным ударом я отправил мяч в ворота, он попал в перекладину и быстро отскочил. Я был готов к этому и снова попытался ударить. Но на этот раз я почувствовал какое-то смещение – словно внутри меня что-то сдвинулось, то, что двигаться не должно. Я рухнул на землю, прижимая ногу к груди, чтобы облегчить боль.

Марио Америко рванул на поле, он явно был обеспокоен происходящим. Счет был 0:0, прошла всего четверть матча, и если бы мне пришлось уйти с поля, то это обернулось бы катастрофой для всей команды – замены тогда не допускались. Я стиснул зубы и сказал, что могу продолжать. Хотя на самом деле чувствовал я прямо противоположное. Я знал, что надо мной нависла угроза пропуска остальных матчей Чемпионата мира, и все же я должен был доиграть до конца – сталкиваясь на каждом повороте с очень суровыми и сильными чехами.

Но затем произошло нечто поразительное – не чудесное исцеление, ничего такого, но я почувствовал, что у меня открылось второе дыхание, во многом благодаря благородству и духу соперников, особенно троих из них. Чехи видели, что я страдал, но вместо того чтобы воспользоваться моей слабостью и размазать меня – сделав так, чтобы мне пришлось уйти с поля на весь остаток матча, а может, и насовсем, – они предпочли просто аккуратно меня обезвредить. Когда Масопуст и Поплугар видели меня с мячом, они не препятствовали моим маневрам, если не видели в моих действиях угрозы; они не давили на меня, не пытались отобрать мяч. Правый защитник, Лала, поступал так же – когда я пытался сделать что-то на левой стороне поля, он делал все для того, чтобы мне было проще двигаться. Вот что значит честная игра: в конце концов, чехи тоже боролись за титул, им нужна была победа – но они в первую очередь заботились о долгосрочных перспективах травмированного соперника. Это был очень трогательный опыт и один из самых важных уроков чемпионата 1962 года, за которой я очень благодарен.

Никто так и не забил ни одного гола. К тому моменту, как мы добрались до тренировочного лагеря, находившегося неподалеку от центра Виньи-дель-Мар, я уже почти не мог ходить. Я все еще надеялся на то, что за неделю мне станет лучше, и я смогу вернуться в команду. Впервые за свою карьеру я получил серьезное растяжение, и это – вместе тем, что я был очень молод – облегчило работу доктору Гослингу. После осмотра он мрачно заметил: «Не думаю, что есть хоть какой-то шанс на то, что ты еще примешь участие в Чемпионате мира». Но я был уверен, что смогу опровергнуть диагноз доктора, так же как и в 1958-м.

Все время, что мне было больно, Гарринча находился рядом со мной и без конца повторял: «Ты же меня не покинешь, правда? Ты справишься и скоро будешь снова играть…» Мой добрый друг и товарищ, Гарринча очень расстроился из-за моей травмы и пытался повлиять на мое лечение. Он рассказывал, что собирался посоветовать врачам отослать меня в Пау-Гранде – его родной город – и показать знахарке, женщине, которой он очень доверял и которая – как он заявлял – творила настоящие «чудеса». О нас с Гарринчей еще ходили слухи, связанные с Элзой Суарес, знаменитой и очень красивой бразильской певицей в стиле самба. Меня познакомил с ней в Чили один из директоров делегации; в то время она как раз приехала туда выступать. После этого она начала встречаться с Гарринчей. Шутили, что он увел Элзу у меня – но это всего лишь пустые сплетни.