Джефф Алюлис - NOFX - ванна с гепатитом и другие истории

Я был молодым и бухим в кашу. Я был готов идти внутрь.

На стенах за сценой были граффити и названия музыкальных команд, а в стенах туалета ногами были выбиты дыры. Это было похоже на то, как будто психи, содержащиеся в учреждении «закрытого типа», захватили лечебницу. Я был слишком загашенным, чтобы понимать, кто это на сцене и играют ли вообще они реальные песни, но это был самый здоровский звук, который я когда-либо слышал.

Я спустился к сцене, и какой-то случайный парень схватил меня и швырнул на середину танцпола. Я едва мог ходить, не говоря уже о слэме, и с ходу получил в репу. Мой череп зазвонил: «БОН-ННННННН!» Я чувствовал себя как пинбольный шарик, отскакивающий от осатанелых рикошетирующих бамперов. Меня били и толкали со всех сторон. Кто-то схватил меня за майку, и она наполовину разодралась на спине. Это совсем не было похожим на мои репетиции слэм-дансинга, которые я устраивал в своей спальне. Меня жестко отмутузили.

Наконец я, ошеломленный и задыхающийся, выбрался из пита, ковыляя, обратно в вестибюль. Я прошел свое испытание огнем. И больше не был позером-выпендрежником. Я был панкером. Мое тело было сплошь в синяках от ударов, мои пальцы болели оттого, что я ударял других. Утром с жуткого похмелья у меня были конкретные разборки с матерью, так как наврал, где я был. Но мне было все равно. Мне не нужно было красивое лицо! Мне не нужно было человечество!

Я заорал изо всех сил:

«LED ZEPPELIN – ИДИ НА ХУЙ!!!»

Частичная глухота из-за канонады была профессиональной болезнью во время Первой мировой войны, в особенности если ты тот парень, который присматривает за тягловыми лошадьми, таскающими пушки. Есть какая-то особенная ирония в том, что мой дед Вилли Мучник переехал в Америку, чтобы обрести лучшие возможности по сравнению с теми, что были доступны в Восточной Европе, но был отправлен назад в Восточную Европу в составе американской армии, чтобы получить гражданство США. Закончив службу с навсегда поврежденным слухом, он поселился в Огайо, перевез к себе кучу родственников и, чтобы лучше ассимилироваться, изменил свою фамилию на Мэлвин.

Так как мой дед приехал с Украины, английский был его вторым языком. Он не хотел, чтобы у его сыновей был акцент, поэтому он намеренно не разговаривал с ними очень много. Непреднамеренным результатом было то, что мой папа также научился не говорить много, а общее тихое поведение мужчин семейства Мэлвин в конечном счете передалось и мне.

Моя мама была немногим более многословной, чем мой папа. Ее мать была медсестрой, и я предполагаю, что, наблюдая время от времени за умирающими людьми, она стала болезненной и мрачной, поэтому, в свою очередь, передала определенную долю суровости дочери. Я не утверждаю, что мы были холодной, бесчувственной, молчаливой семьей. Мы просто держали большую часть наших мыслей при себе. Мы умели трансформировать внешние эмоции и переживания во внутренние (как, например, в случае с сексуальным домогательством). Но, возможно, было бы более здоровым, если бы мы все-таки делились этими переживаниями.

Важно, что в детстве меня обнимали, воодушевляли и говорили, что любят. Мне чрезвычайно повезло родиться Мэлвином. Но только в течение последних нескольких лет я научился надлежащим образом выражать это чувство.

Вилли Мэлвин (или дедушка Билл, как я его называл) был владельцем кинотеатра в Кливленде в 50-х, где мой отец работал швейцаром, а моя мама была продавщицей-разносчицей попкорна. Звучит как начало самой симпатичной истории в мире, не так ли? Она почти закончилась, когда мой отец переехал в Калифорнию, чтобы поступить в колледж и изучать инженерное дело, но, к счастью, он убедил мою маму, чтобы она вышла за него замуж. В течение последующих сорока лет он работал над секретными проектами для таких компаний, как Aerospace, McDonnell Douglas, Boeing и Hughes. Возможно, над спутниками, возможно, разрабатывая устройства «конца света», кто знает? Его врожденное молчание было активом его карьеры.

В нашей семье моя мама была художником. Позже она была иллюстратором, маляром и занималась керамикой, а когда я был моложе, она увлекалась пением и играла на гитаре. Мама знала всего несколько песен, но постоянно играла на своей акустической гитаре фирмы Martin для моей сестры и меня; и часто я просто сидел и слушал, как она репетирует. Гитара стала объектом сосредоточения моего внимания в молодости. Несмотря на то что мы были евреями, мы ежегодно праздновали Рождество, но через некоторое время моя мама начала класть наши подарки не под елку, а рядом с ее гитарным чехлом.