Жан-Ив Борьо - Макиавелли

Премьера пройдет с триумфальным успехом.

Сюжет «Клиции» заставляет вспомнить о «Мандрагоре»: Никомако, недостойный отец, влюбленный, к негодованию его супруги Софронии, в ту же девушку, что и его сын, предлагает разрешить возникшую распрю с помощью третейского судьи, семейного исповедника брата Тимотео, «большого мастака по части чудес»: «его молитвами монна Лукреция, будучи бесплодной, понесла от мессера Ничи Кальфуччи». [92]Действие разворачивается в тот же период: 12 лет назад, в 1494 г., «когда по пути в Неаполь король Карл во главе огромного войска проходил через Флоренцию», как объясняет Клеандро, влюбленный в юную Клицию (которая в пьесе так и не появится). Это девушка неизвестного происхождения, доставшаяся как военный трофей французу по имени Бельтран де Гасконь, который, возвращаясь на родину, препоручил ее, тогда еще ребенка, заботам Никомако и Софронии, ее и воспитавшим. Кто же мог предположить, что приемный отец проникнется к выросшей Клиции «любострастной склонностью»? Отец и сын намерены добиться своего хитростью, выдав Клицию замуж за человека, который потом будет охотно делиться с инициатором брака женою. Никомако предлагает в качестве жениха своего слугу, «мошенника» Пирро; сын – управляющего поместьем «порядочного» Эустакьо. В конце концов участники спора решают бросить жребий, и выигрывает Пирро. Свадьба назначена на тот же вечер; Никомако уже договорился с Пирро, что тот уступит ему свое место на брачном ложе. Софрония с Клеандро придумывают новую уловку: они переодевают другого слугу, Сиро, в одежды Клиции. Разумеется, как только Никомако пытается получить от «новобрачной» то, что, как он полагает, причитается ему по праву, Сиро осыпает его тумаками. Действие готово перейти в откровенный бурлеск, но тут на сцене вдруг появляется отец Клиции, неаполитанский дворянин Рамондо, разыскивающий свою дочь. Он с радостью отдает ее руку молодому Клеандро. Нравственность спасена, а Никомако возвращается к семейному очагу и важным делам, которые из-за своей похоти оставил в небрежении.

Образцом для «Клиции» Макиавелли послужила пьеса Плавта «Касина» (Casina), считавшаяся непристойной: ее персонажи используют подставных лиц, дабы удовлетворить свою страсть. По всей видимости, «Клицию» Макиавелли писал по заказу Булочника, намеренного отметить ее постановкой свое возвращение во Флоренцию после пятилетней ссылки. Представление, состоявшееся в саду его пригородной виллы, имело огромный успех; на нем присутствовала «вся Флоренция», в том числе Ипполито и Алессандро Медичи. Спектакль игрался в декорациях Сангалло, который, по общему мнению, превзошел себя; Вазари, автор «Жизнеописания наиболее знаменитых живописцев, ваятелей и зодчих» (Le Vite de’ più eccellenti Pittori, Scultori e Architetti), утверждает даже, что восторженным приемом у публики представление было обязано именно Сангалло. Музыку к нему написал Вердело, а канцоны исполнила Барбера, встреченная бурными аплодисментами.

Бесспорно, сюжет «Клиции» в значительной мере заимствован у Плавта, но Макиавелли перенес действие пьесы во Флоренцию, где, как он уверяет в прологе, недавно произошла похожая история. Нетрудно заметить, что интрига строится на любви старика к юной девушке; между тем мы знаем, что Макиавелли в ту пору перевалило за пятьдесят, а Барбера была совсем молодой женщиной. Впрочем, все в том же прологе он подчеркивает, что «автор этой комедии – человек безупречной нравственности». Центральным персонажем пьесы является Софрония (Мудрость): именно она, узнав о том, что замышляет ее муж, напоминает ему о долге, прощает его и доводит интригу до счастливой развязки. Следует ли нам усматривать в «Клиции» реальную драму стареющего мужчины, сбившегося было с пути, но раскаявшегося в грехах благодаря вмешательству мудрой женщины, за которой легко угадывается Мариетта Корсини, уже долгие годы служившая Макиавелли моральным компасом? Или это было просто выражение радости человека, после пятилетней разлуки вновь вернувшегося в любимый город? После «Мандрагоры» прошло семь лет, и если фабула «Клиции» по сравнению с «Мандрагорой» выглядит гораздо более циничной, то ее тональность далеко не так весела и беззаботна, а одураченный старик Никомако настолько же патетичен, насколько глуп и самодоволен Нича из «Мандрагоры». Зато финальная канцона прославляет умеренность и мудрость: