Мария Ялович-Симон - Нелегалка. Как молодая девушка выжила в Берлине в 1940–1945 гг.

Карманным фонариком он нерешительно посветил на входную дверь, искал замочную скважину – ведь в городе было затемнение. Рядом со звонком я заметила табличку с фамилией. И тут сделала первую ошибку. Чтобы подавить жуткий страх, попыталась сострить, отвесила шутливый поклон и сказала:

– Добрый вечер, господин Галецки.

Он насторожился. Очевидно, за всю его жизнь я первая назвала его не “Галекки”. Но откуда я могла знать, как произносится польское “ с ”? Чтобы объяснить, пришлось быстренько соврать: мол, в детстве напротив нас жил его однофамилец, тоже Галецки, поляк, и он настаивал на таком произношении. Резиновый Директор с ходу заинтересовался: уж не его ли это родственник? Кто он был по профессии? И так далее.

Мария Ялович в двадцать лет. 1942 г.

Затем мы вошли в барак. Жил он там один-одинешенек. Жена, как он, запинаясь, сообщил, бросила его, потому что не хотела жить с инвалидом. Многие годы он провел в больницах и санаториях. И теперь предавался страсти, которая помогала ему скрасить одиночество, – рыбкам. Справа и слева все стены длинной комнаты были сплошь в аквариумах. Лишь кое-где оставили место для мебели, но в целом барак населяли главным образом рыбки. Я спросила, сколько их. Он и сам давно потерял им счет, тут обитало несметное количество разных видов.

Потом он долго, то и дело сражаясь с произношением отдельных слов, просвещал меня насчет того, что жизненные привычки у него давно устоялись и он отнюдь не намерен их менять. Я реагировала весьма снисходительно.

– Разумеется, ты будешь каждый вечер ходить в свою любимую пивную. Мы съехались, но мешать друг другу вовсе не собираемся, – успокоила я его и добавила: – И обедать, разумеется, будешь, как всегда, у своей мамы.

С самого начала мы были на “ты”. Спонтанное пивнушное тыканье плебеев.

В самом конце длиннющего барака стояла между аквариумами его кровать, а в самом начале – кушетка. Там я и буду спать. Он показал, где взять одеяло, подушку и постельное белье.

Что он фанатичный нацист, я бы и без Фелицитас мигом выяснила. Ведь сейчас он с гордостью рассказывал, что в санатории склеил из спичек макет Мариенбурга [1] Мариенбург – замок тевтонского ордена, расположенный ныне в польском городе Мальборк, построен в 1276 г. (Прим. перев.) и послал в подарок фюреру. Потребовал угадать, сколько спичек ушло на постройку. Я назвала первое попавшееся большое число, которое, конечно, оказалось слишком маленьким. Он с восторгом поправил меня и показал несколько газетных вырезок с фотографиями этого миниатюрного чуда и похвалами в его адрес. Я тоже похвалила.

Довольно далеко в глубине этого странного жилища висела на стене рамка с пустым паспарту. “Господи, – подумала я, – не иначе как кто-то решил таким манером изобразить nihil [2] Ничто (лат.) . или подобное безумство”. Когда делали окантовку, в паспарту ненароком попал волос: он лежал по диагонали на свободном пространстве, демонстрируя довольно странную окраску.

– Знаешь, что это? – спросил он, показывая на рамку.

– Нет.

Даже если бы догадывалась, ни за что бы не сказала. И в конце концов Галецки открыл секрет. Эта вещь досталась ему с большим трудом и стоила немалых денег, сказал он, закрыв глаза. Это волос овчарки фюрера.

– Ах, – сказала я, – я не рискнула высказать такое предположение, чтобы не обидеть тебя, если ошибусь. Но это же чудесно!

Потом он показал мне кухню и кое-что, чего я никак не ожидала в этом сумасшедшем аквариуме: боковую дверцу, которая вела в нормальную, приличную ванную.

Мы еще посидели вдвоем. Я привыкла к словесной каше, которую он извергал из себя, и не смотрела на него с любопытством. Так что он мало-помалу отпустил тормоза и дал волю своим нацистским воззрениям. А я ужасно боялась выдать себя. Могла, конечно, удержаться от неуместных реплик, но телесные реакции полностью не проконтролируешь. Например, он заявил:

– Явреев, явеев, евреев надо всех истребить.

Я почувствовала, что краснею, вскочила и показала на один из аквариумов:

– Смотри-ка, рыбки вот только что резвились не так, как раньше!

Он захлопал в ладоши: браво! Как внимательно я наблюдаю за его любимицами!

Меня захлестнули такой страх и отчаяние, что я обратилась к рыбкам. Я не знала для них брахи , еврейского благословения, да и вообще не была уверена, что Бог существует. Но, с другой стороны, Он – ха-кадош барух ху – был моим надежным приятелем, и я сказала ему: “Ты должен принять эту браху такой, какой она у меня вышла. Раз ты не позволяешь мне иметь даже сидур , молитвенник, и какой-нибудь справочник, то не можешь требовать от меня языкового совершенства”.