Мария Ялович-Симон - Нелегалка. Как молодая девушка выжила в Берлине в 1940–1945 гг.

Положение у нас было хуже некуда. Папа почти ничего не зарабатывал и набрал уйму долгов. Заниматься нотариальной практикой ему воспрещалось еще с 1933-го. До сентября 1938-го действовало разрешение на адвокатскую деятельность, в силу особого распоряжения касательно “евреев-фронтовиков”, сражавшихся на Первой мировой войне. Потом и это отменили. У нас осталась лишь маленькая рента и то, что я могла заработать репетиторством.

Тетушке Грете давным-давно пришлось съехать с Розенталерштрассе, теперь они с Артуром жили в маленькой квартирке в том же доме, что и мы. Она держала машинописное бюро и кое-как кормила тем себя и брата.

Артур умер тем же летом, всего через два месяца после мамы. Умер в буквальном смысле с голоду. Он тогда соблюдал правила еды строже, чем ортодоксальные раввины, и, в частности, вообще не ел мяса с тех пор, как в 1933-м запретили кошерный забой. Однажды в моем присутствии Грета все же подала мясное блюдо. Сверкая глазами, Артур спросил: “Откуда такая роскошь?” – “Ну, ты же знаешь, это новокошерное”, – объяснила Грета. Он отодвинул тарелку и сказал: “Новокошерное – это старотрефное!” [10] По национал-социалистским законам забой животных без наркоза воспрещался. Поэтому животных забивали под наркозом, и тогда мясо называли “новокошерным”. С точки же зрения религиозных ортодоксов мясо животных, забитых под наркозом, является трефным, то есть нечистым.

Из-за язвы желудка он в последние месяцы перед смертью несколько раз попадал в больницу. “Подлинная его болезнь незначительна, – говорили Грете врачи, – ему так плохо, оттого что он вообще отказывается принимать пищу”. И это была уже не игра, не шутка, а его ответ на политическую ситуацию: он сам решил принести себя в жертву [11] Своей подруге Хильде Хаусшильд Артур Эгер оставил короткое прощальное письмо следующего содержания: “Тебе, милая Хильда, особое прощай. Прости меня! В последний раз благодарю тебя за всю радость, какую ты мне доставляла. И прежде, и теперь я не мог вознаградить тебя. Пусть Господь вознаградит тебя и дарует счастливую судьбу. Не горюй и не плачь, прошу тебя. С нежной любовью. Твой и за гробом, Артур”. .

Большая квартира на Пренцлауэр-штрассе, 19а стала нам не по карману. Требовалось другое пристанище, и мы нашли его через верного человека, бывшего клиента отца и противника нацистов. Этот господин Вайхерт – крайне близорукий, почти слепой, и крайне тугоухий, почти глухой – тем не менее как сумасшедший гонял на доставочном фургончике по всему городу. Однажды он пришел к нам и объявил: “Я нашел то, что вам надо”.

Вообще-то он все понял совершенно неправильно и решил, что мы хотим купить домик, а в нашем положении это выглядело более чем нелепо. Ведь в конце лета 1938 года нам пришлось не только отказаться от квартиры, но и продать участок с летним домиком в Каульсдорфе (Вульхайде), купленный родителями семь лет назад. Новыми владельцами стали Ханхен и Эмиль Кох, знакомые родителей, уроженцы Каульсдорфа; оба они как арендаторы уже проживали в нашем деревянном домике.

Правда, господин Вайхерт превратно понял и людей, к которым нас направил: они продавали не домик, а швейные машинки. Супругам Вальдман, евреям, пришлось закрыть свою маленькую пошивочную мастерскую на Пренцлауэр-штрассе, 47. Поэтому у них пустовала большая комната, туда-то мы и переехали.

Вскоре после смерти мамы Маргарета Вальдман стала последней большой любовью моего отца. Она была много моложе его, имела маленького сына, и отцовское обожание казалось ей огромной честью. Ей льстило, когда он посвящал ей стихи и – хотя у нас не было ни пфеннига – баловал ее деликатесами. Я негодовала. В свои шестнадцать лет я видела, что она им играет. Не требовалось ни зрелости, ни ума, чтобы это понять.

Одновременно шли разговоры, что отцу надо заключить фиктивный брак со школьной директрисой, доктором Ширацки, и вместе с ней выехать в Палестину. Предложение исходило от Палестинского ведомства [12] В Палестинском ведомстве в Берлине, которое с 1924 г. существовало как общественно полезное учреждение, сионистские группы под руководством Еврейского агентства до 1941 г. организовывали выезд немецких евреев в Палестину. . “Женись на ней! – думала я. – Я больше не желаю иметь с тобой ничего общего!”

Помимо системы квот, отцу обещали так называемый ветеранский сертификат для Палестины, разрешение на иммиграцию для заслуженных борцов сионистского движения. Этот сертификат, вероятно, распространялся бы и на меня, и мы оба смогли бы уехать из Германии. Но каким-то сомнительным образом его передали другому человеку, и дело кончилось ничем.