Дэвид Брукс - Бобо в раю. Откуда берется новая элита

Некоторые общественные деятели уверены, что буря сексуальной революции не стихла до сих пор. В 1995 году Джордж Джилдер писал: «Богемные ценности потеснили буржуазные благодетели в половой нравственности и семейных устоях, в искусстве и литературе, учреждениях и университетах, популярной культуре и общественной жизни. В результате в культуре и семьях царит хаос, города кишат венерическими болезнями, школы и колледжи впали в обскурантизм и пропаганду, суды стали цирком для крючкотворов». А Роберт Борк в своем бестселлере «По пути в Гоморру» (1996) утверждал, что шестидесятые покрыли культурной плесенью весь американский народ. В 1999-м Уильям Беннетт писал: «Наша культура прославляет стремление к наслаждениям, разрушение всяческих моральных барьеров, а теперь и нарушение всех общественных табу».

Однако если взглянуть на благополучные слои американского общества, даже на таких половых авангардистов, как активисты Arizona Power Exchange, то впечатления, будто они погрязли в хаосе и аморальности не возникает. То, чем они занимаются, может вызывать оторопь или даже отвращение, но во всем этом есть свой порядок. В основной же массе образованного класса и вовсе не найти признаков буйного гедонизма или отъявленного декадентства. Курить не модно. Пить тоже. Уровень разводов снижается. Даже рок-звезды сегодня чаще выступают в роле мудрых рассказчиков – вполне в традиции кантри-певцов пятидесятых, – нежели жадных до кайфа бунтарей.

Было бы неверно утверждать, что сторонники вседозволенности сегодня доминируют в американской культуре (да и доминировали ли они когда-либо – вопрос открытый). Картина, напротив, складывается сложная и неоднозначная. За последние 30 лет мы, например, стали куда терпимее к шуткам про секс, зато шутки про национальность сегодня воспринимаются как непристойность. Мы стали куда расслабленней в отношении осанки и подходящего случаю костюма, но проявления недовольства, курение и плевки теперь неприемлемы. Мы стали терпимее относиться к откровенному разговору о сексе на публике, но куда строже, когда речь заходит о сальных шуточках и любых видах коммуникации, которые можно расценить как сексуальные домогательства. Высокопарные журналы о сексе сегодня продаются в лучших магазинах, при этом покупать старорежимные бонкбастеры [49]в стиле Гарольда Роббинса мы считаем ниже собственного достоинства. В университетах готовы терпеть татуировки и пирсинг, непредставимые в начале 1950-х, но принимают крутые меры против питейных ритуалов посвящения в студенческие братства, которые раньше возражений не вызывали. Мы вроде бы стали менее строгими в отношении детей, но на самом деле вмешиваемся в их жизнь куда больше, чем родители в 1950-х. К примеру, тетушка Полли в «Томе Сойере» пыталась воспитывать своего племянника палкой и прививать строгие правила поведения за столом, при этом отпускала его часами шататься в поисках приключений. Сегодня мы не блюдем эти правила так строго, но и шататься особо не позволяем. Вместо этого мы сопровождаем детей с одного организованного для них взрослыми мероприятия на другое.

В общем, нравственные устои не рушатся и не устанавливаются в результате стремительных схваток добродетели и порока. В реальности это больше похоже на колебания биржевого курса, когда различные позиции то повышаются в цене, то падают, отчего четко определить, теряем мы или укрепляемся по совокупности, довольно сложно. В 1999 году историк из университета Корнеги-Меллон Питер Н. Стернс опубликовал книгу «Поле боя желаний: борьба за самоконтроль в современной Америке», в которой проследил различные стратегии самоконтроля, которым американцы отдавали предпочтение в ходе XX века. Стернс приходит к выводу, что в способах самоконтроля мы, безусловно, отличаемся от, скажем, американцев Викторианской эпохи, однако однозначно утверждать, что в конечном счете мы стали более терпимы или распущенны, он не торопится. Скорее наши табу и ограничения «отличаются от прежних и включают в себя определенный набор поблажек и запретов, соблюдение которых часто требует большей бдительности».

Правда в том, что бобо создали новые социальные коды, в которых характерным для них образом совместили буржуазный самоконтроль и богемную эмансипацию. Сегодня, чтобы отличить дозволительные удовольствия от запрещенных, мы пользуемся новыми стандартами. И для контроля над чувствами у нас есть новые нормы общественной морали.