Дэвид Брукс - Бобо в раю. Откуда берется новая элита

Общественная роль интеллектуала действительно изменилась. Из замкнутого члена мирского ордена священослужителей он стал ищущим и неспокойным, но в целом вполне благоустроенным членом большого класса людей, которых занимают идеи. Из радикала, противостоящего власти мамоны, он обернулся искушенным игроком, который выстраивает репутацию и взбирается по лестнице успеха. Помашите ручкой интеллектуальным междусобойчикам и внутренним перепалкам, забудьте мансардное неустройство, сегодняшний интеллектуал отличит Chateau Margaux от Merlot с закрытыми глазами.

Так что же мы приобрели и что потеряли? С одной стороны, сложно не восхищаться интеллектуальной жизнью пятидесятых – Ханна Арендт, Рейнгольд Нибур, круг Partisan Review, поэт и литературный критик Роберт Пенн Уоррен, социолог Дэвид Рисмен. То были люди, посвятившие себя слову, идее, дискуссии. Они могли вознестись мыслью в разреженные высоты и сыпать оттуда цитатами из Гегеля и Аристотеля, Шиллера и Гете. То был век до телевизионных экспертов, постоянных колонок и конференций по всему миру. Интеллектуальный мир был меньше, но насыщенней и полнокровнее. И все же.

И все же. В сегодняшнем интеллектуальном мире есть свои преимущества, я, во всяком случае, предпочел бы остаться здесь. Начнем с вопроса: как и чему мы учимся? Какая мудрость дороже – та, что приобретается чтением Фрейда и экзистенциалистов в заваленной книгами студии на Риверсайд-Драйв, и жаркими дебатами внутри замкнутого сообщества живущих в радиусе нескольких километров людей? Или же та, что приобретается через более близкое знакомство с реальностью и общим течением жизни и последующее осмысление этого опыта? Нужна ли для этого самоизоляция, чтобы, возносясь в разреженные высоты, низвергать на мир свои суждения? Или лучше самому ввязаться в борьбу и, ощущая непосредственные контуры реальности, стараться описать свои ощущения? Дело не только в том, что у современных авторов толще кошелек, мы придерживается разных теорий познания.

У нас более скептический взгляд на теорию чистого разу ма, высокопарные абстракции и непомерные обобщения. Мы скорее идем тропой Джейн Джэйкобс, которая, может, и не читала Хайдеггера, и вряд ли могла соперничать в искусстве интеллектуальной эквилибристики с авторами Partisan Review, зато отлично знала окружавшую ее повседневность. В предыдущей главе я описывал метис – практическую мудрость, приобретаемую больше через деятельность и ощущения, нежели через теоретизацию. Мы, бобо, ценим метис выше абстрактных размышлений, и правильно делаем. Мы правильно делаем, что живем в этом мире, стремимся, карабкаемся, и нас, как и всех остальных, окружает та же бессловесная мелкая повседневность. Наши интеллектуалы лучше осмысляют мир, когда испытывают те же трудности, что и большинство людей, – противоречия между амбициями и совестью, между приятным, но мало чем подкрепленным статусом и реальными достижениями.

Отмежеваться от коммерческой культуры сегодня означает исключить себя из основного в американской жизни направления деятельности. Понять происходящее в таком отрыве от реальности куда сложнее. Однако сегодняшний интеллектуал, если он честен с собой и отдает себе отчет в собственных мотивах и компромиссах, на которые приходится идти, способен острее и точнее понять состояние страны и мира. Его идеи могут быть не столь грандиозны и всеохватны, как сентенции избравшего добровольное изгнание интеллектуала, который мечет молнии с вершин, зато он лучше знает долину с ее равнинными путями, в его описаниях больше правды, а в мыслях – пользы.

Давайте снова вернемся на полвека назад; книги, изданные между 1955 и 1965 годом, – это золотой фонд публицистики. Многие из них я уже цитировал на этих страницах, но некоторые, из оказавших наибольшее влияние, еще даже не упоминались, я имею в виду работы «Тайна женственности» Бетти Фридан и «Безмолвная весна» Рэйчел Карсон. При всем уважении к Нибуру и Арендт, многие из наиболее влиятельных книг той эпохи были написаны авторами, которые не считались интеллектуалами: Джейн Джэйкобс, Уильям Уайт, Бетти Фридан, Рэйчел Карсон, даже Дигби Балтцелл. У этих писателей и журналистов, пожалуй, было больше общего с нынешними экспертами и комментаторами, нежели с интеллектуалами в определении Эдварда Шилза. Такие фигуры служат нам ориентирами в большей степени, нежели высоколобые интеллигенты, осознанно заключившие себя в рамки высокой культуры, Идей с большой буквы и закрытого богемного круга.