Малала Юсуфзай - Я – Малала

– Да, это верно, в последнее время атаки Талибана на армию и полицию прекратились, – заявлял отец. – Теперь объектом мести талибов стали люди, не принадлежащие к силовым структурам, – борцы за мир и права человека.

Местному армейскому руководству деятельность активистов, разумеется, не нравилась.

– Никаких террористов в Мингоре нет, – утверждали они. – Нападение на Захида Хана не имеет никакого отношения к политике. Скорее всего, у него вышел с кем-то конфликт по имущественным вопросам.

Захиду Хану была сделана операция по восстановлению формы носа, после которой он двенадцать дней провел в больнице и целый месяц лечился дома. Но он тоже не собирался молчать. В своих выступлениях он утверждал, что военная разведка тайно поддерживает Талибан.

«Я догадываюсь, кому нужно было меня убрать, – сообщал он в одном из своих писем в газету. – Наш народ должен знать, по чьей указке действуют боевики».

Захид Хан требовал проведения судебного разбирательства, которое выяснило бы, с чьей помощью талибы подчинили себе нашу долину.

Он нарисовал портрет человека, который в него стрелял, и передал этот портрет в полиции, надеясь, что террорист будет схвачен. Но полиция и не думала заниматься его поисками.

После того как мне начали угрожать, мама запретила мне ходить по улицам одной. По ее настоянию я ездила в школу на рикше, а возвращалась на автобусе, хотя дорога пешком занимала не больше пяти минут. Из автобуса я выходила у лестницы, которая вела на нашу улицу. Обычно здесь болтались мальчишки, живущие по соседству. Иногда среди них был мальчик по имени Харун. Он был старше меня на год и раньше жил на нашей улице. Мы вместе играли, и однажды он сообщил, что любит меня. Но вскоре в семье нашей соседки Сафины поселилась ее хорошенькая двоюродная сестра, и Харун влюбился в нее. Впрочем, она заявила, что он ей совершенно не нравится. Тогда он вновь переметнулся ко мне. Потом его семья переехала на другую улицу, а мы перебрались в их дом. Харун уехал в другой город и поступил в военное училище.

Но сейчас он вернулся домой на каникулы. Как-то раз, возвращаясь из школы, я увидела его на улице. Он шел за мной по пятам до самого нашего дома. Я вошла в ворота и через несколько минут увидела, что он подсунул под них записку.

«Ты стала очень знаменитой, но я по-прежнему люблю тебя и знаю, что ты любишь меня, – говорилось в этой записке. – Позвони мне. Вот мой номер».

Отец страшно рассердился, когда я показала ему записку. Он позвонил Харуну и потребовал, чтобы тот оставил меня в покое, пригрозив в противном случае поговорить с его отцом. После этого я больше не видела Харуна. Мальчишки перестали приходить на нашу улицу, и только один из малышей, приятелей Атала, дразнил меня, спрашивая при каждой встрече: «А где твой жених Харун?» Меня это выводило из себя, и я наорала на Атала, потребовав, чтобы он прекратил эти дурацкие выходки. Я была в такой ярости, что брат испугался и каким-то образом заставил своего друга прекратить свои дурацкие шутки.

Когда мы с Монибой в очередной раз помирились, я рассказала ей об этой истории. Она всегда была очень осторожна в отношениях с мальчиками, потому что братья следили за каждым ее шагом.

– Иногда мне кажется, лучше быть вампиром из фильма «Сумерки», чем девочкой в долине Сват, – вздохнула я. Но, по правде говоря, мне бы очень хотелось, чтобы домогательства мальчишек были моей главной проблемой.

Как-то утром в конце лета отец, собираясь в школу, заметил, что мой портрет, подаренный школьниками Карачи, висит косо. Отцу очень нравился этот портрет, который он повесил над своей кроватью, и ему неприятно было видеть, что портрет покосился.

– Поправь его, – приказал он маме непривычно резким тоном.

Через несколько дней наша учительница математики, госпожа Шазия, пришла в школу очень расстроенная и сообщила отцу, что сегодня ночью видела дурной сон. Ей снилось, что я пришла в школу с сильно обожженной ногой и она не знала, как мне помочь. Госпожа Шазия просила отца раздать бедным как можно больше вареного риса. У пуштунов есть поверье, что не только люди, которые получают от нас вареный рис, но даже птицы и муравьи, поедающие крошки с нашего стола, будут за нас молиться. Отец вместо риса раздал бедным деньги. Госпожа Шазия была этим очень расстроена, так как деньги не заменяют рис.

Никто из нас не придал значения тревожным предчувствиям госпожи Шазии, но вскоре я тоже начала видеть дурные сны. Я ничего не говорила родителям, но страхи преследовали меня все настойчивее. Выходя на улицу, я боялась, что талибы выстрелят в меня или плеснут мне в лицо кислотой, как они это делали с женщинами в Афганистане. Стоило мне услышать шаги по лестнице, ведущей на нашу улицу, сердце мое замирало. Иногда по ночам мне казалось, что я слышу шаги и вижу в сумраке чьи-то грозные тени.