Грэм Робб - Жизнь Бальзака

«Давид, слишком взволнованный, чтобы продолжать чтение, протянул ему томик стихов.

– Поэт, обретенный поэтом, – сказал он, взглянув на имя, поставленное под предисловием» 385.

Явная двусмысленность подобных сцен у Бальзака, от которых исходит неопределенная угроза, связана не только с табу и цензурой, но еще и с тем, что здесь ткань художественной традиции очень тонка. Персонажи исподволь внушают читателю настолько личные, потаенные и даже бессознательные мысли, что едва ли можно удивиться, узнав, что, по признанию Оскара Уайльда, одной из величайших трагедий его жизни стала гибель Люсьена де Рюбампре. «От этого горя я так и не сумел исцелиться до конца. Оно преследует меня в минуты радости. Я вспоминаю о нем, когда смеюсь» 386.

Как ни странно, многие из тех, кто читают «Отца Горио» или «Утраченные иллюзии» с «профессиональной» точки зрения, не замечают, что тщеславного юношу Эжена де Растиньяка или его более женственного и неустойчивого двойника Люсьена де Рюбампре следует рассматривать именно под таким углом. Одного из наиболее внимательных читателей Бальзака, Марселя Пруста, обвиняли в том, что он пытается мобилизовать для своих целей и Бальзака, как будто литература в конечном счете – вопрос сексуальной ориентации. Англосаксонские критики особенно виновны в том, что обходят молчанием некоторые самые тонкие творения Бальзака. Хотя бы один раз в жизни подвергнувшись нападкам, писатель обречен на необходимость вечно оправдываться, даже себе в ущерб и даже в том случае, если судьи давным-давно разошлись. Бальзак страдал от подобного рода нападок больше, чем все остальные писатели. И, прежде чем осуждать лицемерный век, в котором он жил, возможно, следует напомнить: даже сейчас многие литературоведы и критики руководствуются неписаным правилом, согласно которому не следует чрезмерно поощрять похотливый от природы разум читателя.

Зачем Бальзак взялся за такую тему? Возможно, он решил показать все стороны общества, особенно те скрытые грани, которые оказывают особенно пагубное влияние, если их подавлять или закрывать на них глаза. Но что же сам Бальзак? Надо сказать, что его современники питали кое-какие подозрения на его счет – отчасти из-за его дружбы с признанными гомосексуалистами вроде маркиза де Кюстина и Ипполита Ожера, социалиста-дилетанта, который помогал Латушу обставлять квартиру Бальзака в 1829 г. Еще более непристойные слухи касались отношений Бальзака с молодыми писателями, которых он приблизил к себе после смерти отца. С 1831 по 1836 г. Бальзак «усыновил» нескольких симпатичных и неумелых молодых людей, из которых он надеялся воспитать литературных рабов, как Вотрен воспитывает Растиньяка и Люсьена. Но в тот период, когда талант Бальзака расцвел в полную силу – романист, как Бог, проводил опыты над реальной жизнью.

Латуш был другим. Он был старше Бальзака на четырнадцать лет. Если верить братьям Гонкур, Лора де Берни ревновала Бальзака к Латушу 387. В самом деле, письма Латуша к Бальзаку не развеяли бы ее подозрений. Еще до возвращения Бальзака из Фужере Латуш писал: «Ты… посылаешь меня к черту, очевидно, потому что дружба женщина [то есть изменчива] 388и из-за того, что ты обладаешь надо мной властью, так как знаешь мои чувства… возвращайся в Париж и убирайся на хер – как можно быстрее».

Письма Латуша полны сексуальных намеков, как завуалированных, так и вполне откровенных. Сам Бальзак намекает на то, что у его бывшего друга имеется постыдная тайна. Он сообщает Эвелине Ганской, что он сам, возможно, и одиозен, но хотя бы «скрывает свою личную жизнь». Тем не менее даже в конце жизни Латуш, ожесточенный и бедный, не пытался распространять слухи о грехах и ошибках Бальзака. Называя своего друга «хорошеньким мальчиком», он, возможно, просто дразнит его. В письмах Эжена Сю можно найти гораздо более откровенные намеки; так, он любит в конце письма упоминать о половых органах: «Пригласи меня на обед, – пишет он, – или на ужин, или в постель… Куда хочешь… Восхищаюсь твоей крайней плотью. Я весь твой. Эжен С. » 389

Для тогдашних литературных авангардистов нарушение всяческих табу было почти обязательным. Среди представителей богемы модно было подражать женскому поведению и наряжаться в женское платье 390. «Женственность» была непременной частью игры. Нам кажется, что любые физические отношения, во всяком случае с Латушем, были крайне маловероятны. И все же некоторая интимность в отношениях и взаимное поддразнивание довольно тесно связано с внезапным окончанием их дружбы. Бальзак прежде никогда не жил в одном доме с близким другом; он понял, что в эмоциональном отношении опустился на большую глубину. В конце концов, табу – не просто неудобные правила поведения, но также и своего рода самоцензура. Пять лет спустя, готовя к публикации рукопись «Отца Горио», Бальзак добавил небольшую сцену, которая почти неуловимо напоминает, что самые большие сюрпризы в жизни таятся внутри. Жака Коллена (он же Вотрен) только что по доносу мадемуазель Мишоно арестовал глава Сюрте. Старой деве предварительно сообщили, что беглый каторжник «не любит женщин»; впоследствии она с любопытством наблюдала за тем, как Вотрен соблазнял Растиньяка: