Грэм Робб - Жизнь Бальзака

«Альбер Саварюс» стал отчаянной мольбой, направленной к Эвелине, не выдергивать у него из-под ног ковер-самолет и – может быть, еще один пример «непроизвольных желаний» – литературной местью «тетушке» Розали 958, которая всеми силами пыталась помешать своей маленькой кузине Эвелине переехать в Париж. Для Розали Париж оставался городом полным кровожадных революционеров, которые в 1794 г. гильотинировали ее мать. Бальзак считал Розали олицетворением зла: она передавала Эвелине все сплетни, ходившие о нем. В «Альбере Саварюсе» есть персонаж по имени Розали, которой, в отличие от Розали настоящей, удается разрушить матримониальные планы героя. В конце романа Бальзак отправляет Розали на пароход, который плывет по Луаре и взрывается; она теряет правую руку, левую ногу, лицо ее обезображено, здоровье подорвано, и остаток дней она проводит в монастыре.

Замыслы Бальзака очень тревожили женщину, которая попрежнему носила траур и решилась прочно встать на ноги до того, как снова входить в то, что Бальзак именовал «брачной тюрьмой». В сентябре 1842 г. Эвелина переехала в столицу, Санкт-Петербург, где занималась своим судебным делом и снова начала проявлять интерес к жизни. Вполне могло случиться и противоположное. Оказалось, что петербургское общество служило гаванью для напыщенных посредственностей; но ее наблюдения, что примечательно, лишены злословия за спиной, такого распространенного в ее кругу. В своем дневнике она радуется возможности писать; она проявляет острое чувство юмора, которое иногда странно противоречит ее невинности – возможно, это результат не наивности, но неопытности. Вдовство принесло новые заботы. За ней ухаживает пожилой сановник, граф де Балк, в прошлом любовник мадам де Сталь. Сначала Эвелина даже не понимала, что сама поощряет его, – «Я видела глаза этого исландского вулкана, который выплевывает жгучую лаву посреди снега и льда», – но затем очень огорчилась тем, что «заразила» человека в его возрасте «своего рода нравственным воспалением мозга». Интересно, что именно в то же время (март 1843 г.)

Бальзак описывал ужасное влечение барона де Нусингена к куртизанке Эстер. Вулканы – распространенная метафора в «Человеческой комедии», но Бальзак предпочел более обнадеживающий двойной образ, который тем не менее напоминает нам о его тайных страхах… «Подавленная бременем дел, придушенная постоянными расчетами и вечными заботами в погоне за миллионами, молодость, с ее возвышенными мечтаниями, оживает, зреет и расцветает, подобно брошенному зерну, давшему пышное цветение под лаской проглянувшего осеннего солнца» 959.

Благодаря рекомендательному письму от Бальзака Эвелина познакомилась с человеком, бросившим вызов ее свободе: Ференцем Листом. Когда Бальзак по глупости стал хвастать своей «принцессой», Лист решил соблазнить ее. Он воспользовался испытанным сочетанием романтической внешности, наигранного гнева на ее «ханжество» и, конечно, захватывающим дух исполнительским мастерством. Бальзак почуял опасность и предупредил Эвелину, что Лист избалован, жесток, «глуп, как актер, и злобен, как прокурор, – все, что у него есть, находится в его пальцах» 960. Но Эвелина вела битву сама. В записях своих разговоров с Листом она рисует запоминающуюся картину человека, который постепенно выпутывается из сетей самообмана, освобождаясь от того, что вначале казалось очень похожим на любовь. Она призналась себе, что ее план стать «хозяйкой своей судьбы» и таким образом изучить «незаурядную личность» был способом заглушить собственную совесть. Их последняя встреча 3 июня 1843 г. дает потрясающее доказательство ее верности Бальзаку. Поэтому эпизод остался без внимания критиков, которым нравится огорчаться при мысли о том, что после смерти Бальзака Эвелина знала и других мужчин. «Вы просите простить вас, – сказала она Листу, – что довольно трудно, когда вас знаешь, и невозможно, когда вас любишь и когда любима вами». Для одинокой женщины, питавшей к тому же почти религиозное благоговение перед «гением», она поступила очень мужественно. Эвелина, так же как и Бальзак, способна была поддерживать красивую иллюзию, но, подобно Бальзаку – и даже больше, чем Бальзак, – она научилась сживаться с одиночеством, не только интеллектуальным, но и социальным. Ей очень хотелось влюбиться, но столь же решительно она вознамерилась оставаться хозяйкой своей судьбы, «прогнать с моего горизонта малейшие признаки бурных эмоций, оставаться безмятежной, как вечернее небо осенью». Таким было небо, на котором предполагалось расцвести «молодости» Бальзака.