Норман Оллестад - Без ума от шторма, или Как мой суровый, дикий и восхитительно непредсказуемый отец учил меня жизни

Я осторожно переставлял ноги, стараясь не поскользнуться, и продолжал махать в сторону места крушения. Чем ближе я подходил к отцу, а значит, к воронке, тем медленнее приходилось двигаться. Вот-вот мне придется лечь на живот и прижаться к горе. Но тогда я не смогу махать им. Я замер на месте. Подняв руки, как рефери, фиксирующий тачдаун [37], я жестами направлял вертолет к отцу. «Ребята, вы самые лучшие. Спасибо вам. Спасибо!»

Но тут вертолет снова накренился и медленно полетел прочь.

– Эй! Сюда! Не туда!

Облако поглотило лопасти, потом брюхо и шасси. Стрекотание стало тише. Затем смолкло.

Какого черта?!

– Нет, ты можешь в это поверить? – сказал я, обращаясь к отцу, лежавшему на той стороне ската, метрах в пяти от меня.

Он был припорошен снегом, как ледяная скульптура.

Адреналин иссяк, оставив во мне пустоту.

Я закрыл глаза и усилием воли выбросил из головы все лишнее. «Держись! Думай о том, что делать дальше. Не переживай из-за того, что уже произошло».

– Они тебя заметили? – спросила Сандра.

– Нет, – ответил я.

Она спрашивала о чем-то еще, но все мои мысли были заняты тем, что я увидел далеко внизу. Там было плато, едва различимое за облаками. Откуда среди остроконечных пиков могла взяться ровная поверхность? Круглая безлесная поляна сияла снежной белизной, и я подумал, что если доберусь туда, то все будет хорошо. Глаза мои бегали туда-сюда, лихорадочно изучая местность, по которой лежал путь к поляне. Как же туда попасть?

Желоб у меня под ногами терялся в долгой пелене тумана. Еще на десятки метров туманная завеса плавно загибалась в сторону, и взгляду открывался поросший редколесьем склон. Внизу он переходил в крутой снежный скат, лишенный растительности. Скат резко сворачивал в сторону, и я не мог разглядеть, насколько далеко вниз он простирается. Туман мешал прокладывать маршрут, но я мысленно заполнял пустоты. Взгляд мой, словно поток воды, добрые сотни метров струился по лощинам и оврагам, пока, наконец, все выпуклости и углубления гор не сложились в картину тесного глубокого ущелья, зажатого меж двух поцарапанных ледником скал. Из ущелья поднимался массивный хребет. На то, чтобы взобраться на него, уйдет несколько часов. Да и выглядел он слишком крутым, слишком скользким. Но ведь может быть и так, что в каком-то месте ущелье сужается или проходит сквозь хребет. Если бы мы с отцом приехали сюда с лыжами, то скатились бы прямиком в ущелье и там уж нашли бы как выбраться.

И тут, не очень далеко от поляны, я увидел крышу. Взирая на нее сверху с расстояния в несколько километров, я с трудом верил себе и все вглядывался до рези в глазах, силясь отделить ровную искусственную форму от острых верхушек деревьев. Да, это определенно крыша.

Почти со всех сторон ее окружали густые леса. Только одна бороздка тянулась к равнинному участку. Это была дорожка, которая начиналась от хижины и вела сквозь лесную чащу к поляне.

Я еще раз проследил маршрут к равнине. Желоб, лесистая часть, потом длинный снежный козырек, загибавшийся в ущелье; массивный хребет, затем поляна, где мы сможем отдохнуть перед тем, как отправимся блуждать по лесу в поисках крова, – все это я обозначил на своей мысленной карте. За «истинный север» [38]была принята поляна.

Я снова поглядел на крышу, чтобы окончательно убедиться в ее существовании. «Выглядит, как домик из города-призрака», – подумал я. Там мы сможем согреться.

Налетел порыв бури, как будто вокруг меня поднялись волны. Передышка закончилась. Клочья тумана ползли по обеим сторонам желоба и сходились посередине. Мать Природа взмахнула волшебной палочкой, и крыша обратилась в пар. Теперь уже не очень верилось, что она там есть.

– Они вернутся? – спросила Сандра.

Шум вертолета давно затих.

– Я не знаю, – ответил я.

И крыло, и ствол скрылись в тумане. Из-под крыла долетали жалобы Сандры, голос ее растворялся в звуке ветра. Я встал на четвереньки и разглядывал свои руки, облепленные липкой влагой. Лицо тоже было в испарине. Влага заползала мне под лыжный свитер, в носки и, казалось, разъедала кожу. Вновь разбушевалась буря, темная и яростная. Отойдя от крыла метра на полтора, я, наконец, снова увидел крышу.

– Я видел хижину, – сказал я.

– Они приедут за нами, – отреагировала Сандра.

Я прижался к ней. За крылом быстро росли сугробы, и я представил, как с трудом протоптанная тропинка к отцу исчезает, разглаженная ветром и снегом. Я спрятал ладони под мышки и сразу перестал их чувствовать, так что даже пришлось посмотреть, при мне ли они. Кончик носа нестерпимо жгло, болел подбородок – такую же боль я испытывал, заныривая под прохладную зимнюю волну в Топанге.