Крисанн Бреннан - Червивое яблоко. Моя жизнь со Стивом Джобсом

При возвращении моей попутчицей оказалась женщина, которая путешествовала по миру с записывающим устройством и брала интервью у людей, близких к гуру Ним Кароли Бабе. Она собирала истории для его биографии и приехала в дом к Роберту, чтобы взять у него интервью. Они с Робертом являлись приятелями старого гуру. Она была мудрой и опытной женщиной, производящей сильное и хорошее впечатление. Путешествовать с ней оказалось приятно. Спустя пару лет на прилавках книжных магазинов появилась книга «Чудо любви: истории о Ним Кароли Бабе». Примечательно, что именно когда я ехала в Орегон рожать Лизу, я подвозила секретаря Кена Кизи. По счастливой случайности я путешествовала с двумя женщинами туда и обратно, которые носили с собой небольшие записывающие устройства и были напрямую связаны с двумя выдающимися влиятельными фигурами нашего времени, представляющими противоположные направления мысли. Невероятно!

По пути на юг я остановилась на две недели на полуострове Сан-Франциско. Я решила не жить у своего отца, поскольку его жена волновалась, что «ребенок описает мебель». И я остановилась у Берта и Бетти Вилдер, чьи дети, Дейв и Камилла, ходили в школу вместе со мной и моими сестрами. Стив приходил навещать меня и Лизу во время этой остановки в пути. Он привык к тому, что люди его не любят, и ухитрялся появляться, когда Вилдеры отлучались по делам, благодаря чему избегал их взглядов. Не то чтобы он обращал на это внимание; скорее меня больше беспокоило то обстоятельство, что он был так сильно нелюбим.

В тот день Стив предложил пойти вместе прогуляться, поэтому я подвязала Лизу к груди. Не успели мы отойти на пятьдесят шагов от парадной двери Вилдеров, как тело Стива затряслось. От стыда он свесил голову. Он был глубоко искренен. Он покосился на меня и сказал с тяжелым, тяжелым сердцем: «Мне очень жаль. Я вернусь, возня c Apple закончится, когда мне будет около тридцати. Мне очень, очень жаль». Обещание вернуться через шесть лет пронеслось сквозь мое тело, словно бурлящая река. Всем существом я хотела, чтобы он произнес данные слова. Впервые за долгое время я видела проявление искренности со стороны Стива. Это был первый пристойный ответ на события последнего года. Его признание усмирило меня и дало мне приток сил.

Однако через десять секунд и четыре шага на лице Стива появилась забавная ухмылка, и он начал рассказывать мне о цветущем дереве, на которое смотрел. Таков был резкий перепад его настроения, и я стала свидетелем его безумного умения показать товар лицом. Передо мной стоял вдохновенный маньяк. Я растерялась и смогла только сказать: «Стив, я жила в этом доме, ты понимаешь, я – жила – в – этом – доме. Я знаю, как выглядит это чертово дерево. Почему ты заводишь беседу на подобные темы?»

Его ответом стал лицемерный вздох.

Вся эта таинственная потеря памяти была крайне странна. Словно Стив изобрел себе состояние, в котором ему не требовалось беспокоить себя вопросами ответственности или реальности, словно забывчивость могла служить для него выходом из ситуации. Мне казалось, что это эксцентричное поведение было целиком и полностью связано с отсутствием взаимосвязи и неумением принимать во внимание существующий общий опыт, что делало его уникальным в своем роде. Его сентиментальность и вдохновение давали ему бесконтрольную подотчетность. Это был выход из положения. Отходя от оценок цветущего дерева индийской сирени, он, по сути, говорил мне, что мой опыт не имеет для него никакого значения, что я и Лиза не имеем никакого значения, что он не меняет свою точку зрения и что он ни перед кем не обязан отчитываться. В этом и было дело.

Кобун использовал те же методы. В один из вечеров тех двух недель, что я провела в области залива Сан-Франциско, прежде чем отправиться к сестре, мой отец и его жена вызвались поухаживать за ребенком, чтобы я смогла сходить в среду в зендо на вечернюю медитацию. Я не видела Кобуна с рождения Лизы, хотя он и позвонил на следующий день, чтобы поздравить. В тот вечер в зендо я в течение сорока минут практиковала сидячую медитацию, затем слушала лекцию и пила чай. Когда все закончилось, Кобун спросил, приду ли я на следующий ретрит через две недели. Я была в шоке. Кто оставит малышку пяти недель от роду, чтобы посидеть на медитационном ретрите? У него были маленькие дети дома – как вообще он мог подумать, что я оставлю новорожденную на семь дней? Мысли в голове заметались, у меня случилась небольшая одышка, однако я умудрилась сказать ему то, что напрашивалось: «Я должна заботиться о Лизе». Мое сердце словно сжалось от его предательства. Он не спросил меня, как обстоят дела у Лизы, словно этих девяти месяцев и не было. Понимал ли он, с кем говорит? Все было как в тех снах, где он мне являлся: там Кобун снисходительно и холодно улыбался, а мои глаза застилал туман. И вот наяву передо мной предстала изысканная эстетика туманной, покрытой облаками горной вершины. То было чистое, безупречное безразличие. После всего, что Кобун наобещал, в итоге оказалось, что от него не будет никакой помощи ни в каком виде – будь то деньги, присмотр за ребенком, еда, даже подарок для дочери, даже защита меня и Лизы перед Стивом.