Уолтер Айзексон - Эйнштейн. Его жизнь и его Вселенная

Более того, Флекснер пошел дальше и написал президенту официальное письмо. “Сегодня я был вынужден объяснить вашему секретарю, – писал Флекснер, – что профессор Эйнштейн приехал в Принстон, чтобы в уединении продолжить научную работу, и что какие-либо исключения, неизбежно привлекающие к нему общественное внимание, абсолютно недопустимы”.

Эйнштейн ничего об этом не знал до тех пор, пока Генри Моргентау, выдающийся еврейский общественный деятель, вскоре ставший министром финансов, не полюбопытствовал, чем вызвана эта резкая отповедь. Потрясенный наглостью Флекснера, Эйнштейн написал Элеоноре Рузвельт, своей политической единомышленнице. “Вы даже не представляете, как мне было бы интересно встретиться с человеком, который с невероятной энергией берется за решение самых главных и самых трудных проблем нашего времени, – писал он. – Однако приглашение до меня не дошло”.

Элеонора Рузвельт вежливо ответила лично. Недоразумение, пояснила она, объясняется категоричностью Флекснера, позвонившего в Белый дом. “Я надеюсь, что вы и миссис Эйнштейн в скором времени посетите нас”, – добавила она. Эльза любезно ответила: “Прежде всего, простите, пожалуйста, мой плохой английский. Доктор Эйнштейн и я с благодарностью принимаем ваше любезное приглашение”.

Они прибыли в Белый дом 24 января 1934 года. Был ужин, а затем они остались в Белом доме на ночь. Президент мог говорить с гостями на сносном немецком. Они обсуждали морские впечатления Рузвельта и пристрастие Эйнштейна к лодочным прогулкам. На следующее утро Эйнштейн написал бельгийской королеве Елизавете шуточное стихотворение из восьми строк и отправил его через канцелярию Белого дома. Публичных заявлений он не делал 19.

Поведение Флекснера привело Эйнштейна в ярость. Он пожаловался на него в письме рабби Вайсу, указав в качестве обратного адреса: “Концентрационный лагерь Принстон”. В попечительский совет Института была отправлена пятистраничная жалоба на вмешательство Флекснера в его личные дела. Совет должен гарантировать, что прекратится “постоянное давление, которого ни один уважающий себя человек терпеть не будет”. Эйнштейн угрожал: “…В противном случае я предлагаю обсудить, как я могу достойно разорвать отношения с вашим институтом” 20.

Победу одержал Эйнштейн, и Флекснеру пришлось отступить. Но в результате он утратил влияние на Флекснера, о котором позднее говорил, что это один из его “немногочисленных врагов” в Принстоне 21. Когда в марте того же года в Принстоне появился Эрвин Шредингер, тоже беженец и попутчик Эйнштейна в его скитаниях по минным полям квантовой механики, ему предложили работу в университете. Но Шредингер хотел попасть в Институт перспективных исследований. Эйнштейн пытался воздействовать на Флекснера, но безуспешно. Флекснер больше не желал оказывать услуги Эйнштейну, даже если это означало, что институт останется без Шредингера.

Во время короткого пребывания в Принстоне Шредингер спросил у Эйнштейна, действительно ли тот собирается, как планировалось, приехать весной в Оксфорд. Отправляясь в 1931 году в Калтех, Эйнштейн назвал себя “пташкой перелетной”, по-видимому, даже сам не понимая, считает ли он это освобождением или сокрушается по этому поводу. Но теперь, в Принстоне, он чувствовал себя комфортно и не испытывал желания вновь отправляться в полет.

“Почему мне, старику, нельзя хоть раз в жизни насладиться тишиной и покоем?” – спрашивал он своего друга Макса Борна. Поэтому он попросил Шредингера передать в Оксфорд его искренние сожаления. “Мне жаль, но он просил передать вам свое твердое нет, – написал Шредингер Линдеману. – Истинная причина его решения в том, что он боится всей той суеты и ажиотажа, которые свалятся на него, если он приедет в Европу”. А еще Эйнштейн боялся, что, если он поедет в Оксфорд, от него будут ждать и поездок в Париж и Мадрид, а “на такое предприятие у меня не хватает смелости” 22.

Наверное, звезды так сошлись, что обусловили инертность Эйнштейна – или по крайней мере усталость и нежелание новых странствий. Если во время своего первого визита в Принстон в 1921 году он назвал его “еще не раскуренной трубкой”, то теперь очарование это зеленого городка, напоминающего неоготические университетские города Европы, покорило его. В письме Елизавете, ставшей королевой-матерью Бельгии после смерти короля, он писал: “Старомодный и чопорный городок ничтожных полубогов, расхаживающих с важным видом на негнущихся ногах. Игнорируя некоторые светские условности, я смог создать создать для себя атмосферу, способствующую работе и сосредоточенности” 23.