Элизабет Гаскелл - Жизнь Шарлотты Бронте

Еще через две недели мы видим, что посеяно зерно, которое должно вырасти в план, способный существенно повлиять на будущее Шарлотты.

7 августа 1841 года

Сегодня субботний вечер. Я отправила детей спать и теперь могу присесть и ответить на твое письмо. Я снова одна в доме – в качестве домоправительницы и гувернантки, поскольку мистер и миссис *** уехали в ***. Честно признаться, хотя мне и бывает одиноко в их отсутствие, это все же самое счастливое время в моей здешней жизни. Дети вполне послушны, слуги исполнительны и внимательны ко мне, а отсутствие хозяина с хозяйкой освобождает меня от обязанности всегда выглядеть приветливой и разговорчивой. Похоже, в жизни Марты *** скоро все изменится к лучшему; то же можно сказать и о Мэри: ты будешь удивлена, узнав, что она вскоре возвращается на континент со своим братом. Однако не для того, чтобы там жить, – они предпринимают месячное путешествие, чтобы развеяться. Я получила от Мэри длинное письмо и посылку, в которой оказался очень милый подарок – черная шелковая шаль и пара прекрасных лайковых перчаток, купленная в Брюсселе. Разумеется, я была польщена этим подарком – польщена тем, что они вспомнили обо мне, будучи так далеко, среди шумихи одной из самых блестящих столиц Европы, – но все же, принимая его, я чувствовала досаду. Я думаю, что у Мэри и Марты не хватает карманных денег на самих себя и они могли бы оказать мне внимание, купив что-нибудь подешевле. Мэри пишет о соборах, которые ей довелось повидать: описания ее очень изысканны, а сами соборы весьма почтенны. Я не знаю, отчего у меня стоял комок в горле, когда я читала ее письмо, – может, от сильного нетерпения: когда же закончится кабала этой однообразной работы? Или это желание обрести крылья, которые есть только у богатых? Или страстное желание видеть, узнавать, учиться? Что-то внутри меня рвалось наружу. Я была ошеломлена сознанием того, что мои способности не реализуются. Затем это чувство исчезло, и я впала в отчаяние. Моя дорогая, я бы ни за что не призналась во всем этом никому, кроме тебя. Да и тебе я могу признаться только в письме, а не vivâ voce 140. Однако эти мятежные и бессмысленные чувства владели мною недолго: я подавила их через пять минут. Надеюсь, они больше не вернутся: все это очень больно. В продвижении того плана, о котором я тебе писала, нет новых сдвигов, и, скорее всего, не будет в ближайшее время. Но мы с Эмили и Энн о нем не забываем. Это наша путеводная звезда, и мы обращаемся к ней всякий раз, когда подступает отчаяние. Боюсь, я стала писать так, что ты решишь, будто я несчастлива. Однако это совсем не так, напротив, я осознаю, что мое теперешнее место – просто завидное для гувернантки. Правда, временами меня приводит в смятение и даже пугает мысль о том, что у меня нет природного таланта и призвания к этой профессии. Если бы мне приходилось только учить детей, это не составило бы труда. Но мне приходится жить в чужих домах и вести себя неестественным образом: принимать холодный, строгий, равнодушный вид, все это мучительно. <���…> Пожалуйста, не говори пока никому о нашем плане насчет школы. Ничего еще не начато, все остается в тумане. Пиши ко мне почаще, моя дорогая Нелл; ты знаешь, как я ценю твои письма. Твоя «любящая девочка» (как ты, бывало, называла меня).

P. S. Здоровье мое в порядке, не придумывай, пожалуйста, ничего. Но у меня есть одна сердечная боль (так и быть, напишу об этом, хотя и не хотела) – это Энн. Ей пришлось столько всего перенести – гораздо, гораздо больше, чем мне самой. Когда я начинаю о ней думать, я сразу представляю, как она терпеливо переносит гонения чужих людей. Она очень впечатлительна и ранима, хотя и не показывает этого. Как мне хочется быть с ней, чтобы хоть немного залечить ее раны! Она совсем одинока: у нее еще меньше способностей заводить друзей, чем у меня. Впрочем, оставим это.

Шарлотта терпеливо переносила несчастья, но она не могла проявлять такое же терпение, когда дело касалось несчастий других, особенно ее сестер. Сама мысль о том, что ее нежная маленькая Энн страдает в одиночестве, была для нее невыносима. Надо было что-то делать. Даже если желаемый выход по-прежнему оставался очень и очень далеко, следовало двигаться к нему, и любая минута без такого движения казалась потерянной. Основать собственную школу – это означало получить свободное время, когда никто, кроме собственного чувства долга, не диктует тебе, что надо делать. Для трех сестер, любивших друг друга без памяти, это значило жить под одной крышей и при этом самостоятельно добывать себе пропитание. Но главное, это значило иметь возможность присматривать за здоровьем тех, чья жизнь и счастье значили для Шарлотты больше, чем ее собственные. Она дрожала от нетерпения поскорее начать дело, однако остерегалась сделать в спешке ложный шаг. Мисс Бронте задавала всем знакомым вопросы, ответы на которые могли бы подсказать правильное направление развития для будущей школы. Однако из ответов следовало, что таких школ, какую хотели основать сестры, уже более чем достаточно. Где же выход? Надо было предложить нечто необычное, превышающее средний уровень. Но что именно? Конечно, сами сестры были просто переполнены идеями, энергией и разнообразными сведениями – но ведь этого не напишешь в рекламном проспекте. Они немного владели французским: могли свободно читать, однако этого было очень мало для того, чтобы соревноваться с носителями языка или профессиональными учительницами. Эмили и Энн умели играть и разбирались в музыке, но опять же возникали сомнения, что без дополнительного обучения они смогли бы давать уроки и в этой области.