Элизабет Гаскелл - Жизнь Шарлотты Бронте

Чтобы дать читателю почувствовать всю силу последних слов и показать, какое живое впечатление производила мисс Бронте на тех, кто был способен ее оценить, следует упомянуть, что постоянно ссылающаяся на мнение Шарлотты автор этого письма, датированного 18 января 1856 года, не видела свою подругу одиннадцать лет и провела эти годы на другом континенте, в совершенно иных условиях, можно сказать, среди антиподов.

Мы были захвачены интересом к политике, что неудивительно для 1832 года. Шарлотта помнила фамилии членов двух кабинетов министров – и того, что ушел в отставку, и того, что пришел на его место и провел «Билль реформы» 66. Она боготворила герцога Веллингтона, но про сэра Роберта Пиля говорила, что он не заслуживает доверия, поскольку не верит в принципы, как другие, а действует из соображений практической выгоды. Я разделяла взгляды крайних радикалов и потому отвечала: «Да как кто-либо из них вообще может доверять другому? Они же все негодяи!» Затем она принималась воздавать хвалы герцогу Веллингтону, описывая его деяния. Здесь мне нечего было возразить, поскольку я мало что о нем знала. Шарлотта признавалась, что стала интересоваться политикой уже в возрасте пяти лет. Свое мнение она формулировала не столько на основе суждений отца, сколько черпая сведения из газет и других изданий, которые он читал.

Чтобы проиллюстрировать правдивость этих слов, приведу отрывок из письма Шарлотты к брату (написано в Роу-Хеде 17 мая 1832 года).

Еще недавно мне казалось, что мой интерес к политике утерян. Однако бурная радость, которую я испытала при известии, что «Билль реформы» отвергнут палатой лордов, а также от новости об изгнании или отставке графа Грея и проч., убедила меня в том, что моя склонность к политике никуда не исчезла. Я чрезвычайно довольна тем, что тетя согласилась выписать «Фрейзерс мэгэзин» 67. Судя по твоему описанию, он в целом малоинтересен по сравнению с «Блэквудом», но все же получать его лучше, чем оставаться весь год в неведении, лишенными всякого доступа к периодическим изданиям. А именно таков и был бы наш случай: в затерянной среди пустошей деревеньке, где мы живем, нет библиотеки, где можно взять номер газеты. Надеюсь, установившаяся ясная погода поспособствует укреплению здоровья дорогого папы и напомнит тете о целебном климате ее родных мест.

Однако вернемся к письму Мэри.

Она, случалось, вспоминала своих старших сестер Марию и Элизабет, умерших в Кован-Бридж, и после ее рассказов они казались мне чудесами доброты и таланта. Однажды утром Шарлотта поведала мне только что приснившийся ей сон: как будто ей сказали, что ее ждут в гостиной, и там оказались Мария и Элизабет. Я просила ее продолжать, но она объявила, что это все. «Но тогда ты должна продолжить! – вскричала я. – Придумать продолжение. Ты же умеешь это делать». Однако Шарлотта отказалась: ей не понравился сон, сестры в нем изменились и казались совсем другими. Они были модно одеты, высказывали недовольство гостиной и т. д.

Эта привычка «придумывать», присущая детям, которые чего-то лишены в действительной жизни, была в ней в высшей степени сильна. Вся семья любила придумывать истории, героев и события. Я ей иногда говорила: вы как проросшие картофелины в погребе. И она с грустью отвечала: «Да-да, именно так».

Кто-то из учениц сказал ей, что она «всегда говорит об умных людях – Джонсоне, Шеридане и т. д.». На это Шарлотта возразила: «Вы не понимаете смысла слова „умный“. Шеридан, возможно, и был умен. Да, определенно, он был умен, плуты часто бывают умными. Но у Джонсона не было и искорки ума». Никто не оценил ее высказывания, некоторые произнесли пару банальных замечаний по поводу «умственных способностей», и Шарлотта замолчала.

В этом эпизоде отразилась вся ее жизнь. И в нашем доме ее тоже некому было слушать. Мы не отличались такой нетерпимостью, как школьницы, но ставили практический ум выше поэзии. Ни она, ни мы не догадывались, что чувствительные люди мыслят одинаково с остальными, и вот мы продолжали состязаться в наших спорах.

Когда Шарлотта училась в школе, она еще не знала, что будет делать во взрослой жизни, за исключением того, что диктовали обстоятельства. Она понимала, что должна зарабатывать на пропитание и выбрать какое-то занятие – по крайней мере, начать об этом думать. Уже в школе она была занята самосовершенствованием: она воспитывала в себе определенные вкусы. Всегда говорила, что жизнь заставит нас усвоить немало практических и полезных знаний и что самое необходимое – это смягчить и очистить душу и ум. Она подбирала мельчайшие крупицы сведений, относящихся к живописи, скульптуре, поэзии, музыке и т. п., словно это были частицы золота.