Элизабет Гаскелл - Жизнь Шарлотты Бронте

Дама, которая сопровождала мисс Бронте на упомянутую выше лекцию Теккерея 324, говорит, что вскоре после того, как они заняли места, мистер Теккерей указал на ее спутницу нескольким своим знакомым, но мисс Бронте, похоже, этого не заметила. Однако время спустя, в течение которого многие собравшиеся оборачивались, а иные даже надевали очки, чтобы получше рассмотреть автора «Джейн Эйр», мисс Бронте сказала: «Боюсь, мистер Теккерей сыграл со мной шутку». Но затем ее увлекла лекция, и она перестала замечать внимание, которое ей оказывала публика, за исключением тех случаев, когда ей кто-то представлялся, как лорд Карлайл или мистер Монктон Милнс. По окончании лекции мистер Теккерей сошел с кафедры и направился к ней, чтобы узнать ее мнение. Об этом она впоследствии вспомнила в разговоре со мной и прибавила несколько замечаний, почти неотличимых от тех, что я впоследствии прочитала в «Городке», где нечто подобное совершает мсье Поль Эманюэль.

Он стоял у входа, когда наша компания покидала залу, он увидел меня и узнал, приподнял шляпу, подал мне руку и произнес: «Qu’en dites-vous?» 325– вопрос, характерный и даже в минуту его триумфа напоминавший мне о его беспокойстве и несдержанности, об отсутствии необходимого, на мой взгляд, самообладания и вовсе его не украшавший. Ему не следовало тотчас добиваться моего, да и ничьего, суждения, но ему оно было важно, и, слишком простодушный, он не мог этого скрыть, и, слишком порывистый, он не мог себя побороть. Что ж! Если я и осудила его нетерпение, мне все же нравилась его naivete 326. Я бы и похвалила его: в сердце моем было довольно похвал, но увы! Слов у меня не нашлось. Да и у кого слова наготове в нужную минуту? Я выдавила несколько неловких фраз, но искренне обрадовалась, когда другие, подходя и расточая комплименты, возместили их избыточностью мою скудость 327.

Когда они уже собирались покинуть залу, спутница мисс Бронте с беспокойством заметила, что часть собравшихся выстроилась в две шеренги по краям прохода, по которому им предстояло проследовать к выходу. Понимая, что промедление сделает ситуацию только хуже, она взяла мисс Бронте за руку, и дамы прошли между рядами восхищенных лиц. Во время этого шествия сквозь «сливки общества» рука мисс Бронте так дрожала, что ее спутница беспокоилась, сможет ли Шарлотта идти дальше, однако не решилась выразить сочувствие или каким-то другим образом попытаться придать сил Шарлотте, чтобы это не вызвало именно тех нежелательных последствий.

Разумеется, подобное бездумное проявление любопытства несовместимо с подлинной вежливостью. Об остальных днях пребывания в Лондоне пусть расскажет сама мисс Бронте.

Я сижу и пишу тебе этим утром, невероятно измученная. Весь день вчера и позавчера меня преследовали головные боли, постепенно нараставшие и в конце концов сделавшиеся совершенно невыносимыми. Я совсем разболелась и сегодня утром чувствую себя немощной. Надеюсь, что не увезу головную боль с собой в Хауорт. Похоже, я привезла ее тщательно упакованной в своем дорожном сундуке, и с самого приезда она меня не покидает. <���…> С тех пор как я в последний раз тебе писала, мне довелось увидеть множество достойных описания событий. Среди прочего я видела Рашель, великую французскую актрису 328. Однако сегодня мне точно не хватит сил ничего описать. Могу только пожелать тебе от всего сердца хорошего дня.

Не могу похвастаться, что Лондон оказался в гармонии со мной на этот раз; постоянные головные боли, слабость и дурное настроение отравили мне многие минуты, которые в противном случае оказались бы приятными. По временам я переживала из-за этого и чувствовала искушение возроптать на Судьбу, обрекающую меня на почти полное молчание и одиночество в течение одиннадцати месяцев в году, а на двенадцатом, поманив радостью общения, забирает все силы и веселость, которые для него необходимы. Однако обстоятельства нашей жизни посланы нам недаром, и принимать их следует покорно.

Мне следовало ответить на твое письмо вчера, но меня не было дома в то время, когда забирают почту, и вернулась я только вечером. Все очень добры ко мне, и я, вероятно, буду впоследствии радоваться, вспоминая пережитое здесь, но в настоящее время это по временам немного утомительно. В четверг маркиз Вестминстер звал меня на большой вечер, куда я должна была отправиться вместе с миссис Д., дамой очень красивой и, я думаю, также и доброй; однако я решительно отвергла предложение. В пятницу я обедала в доме *** и встретила там миссис Д. и мистера Монктона Милнса. В субботу отправилась слушать и смотреть Рашель. Это было удивительное зрелище – ужасное, как земля, разверзающаяся у тебя под ногами и открывающая вид на преисподнюю. Никогда этого не забуду. Страх проник в меня до мозга костей. В нее определенно вселился некий злой дух. Она не женщина, она змея, она —… В воскресенье я ходила в часовню испанского посланника, где кардинал Уайзман, в архиепископском облачении и митре, проводил конфирмацию. Сцена была до нечестивости театральной. Вчера (в понедельник) за мной прислали в десять, чтобы ехать на завтрак с мистером Роджерсом, поэтом-патриархом 329. Кроме меня, присутствовали также миссис Д. и лорд Гленелг; больше никого не было, и я получила тишайшее, утонченное интеллектуальное удовольствие. После завтрака приехал сэр Дэвид Брюстер 330, чтобы отвезти нас в Хрустальный дворец. Я побаивалась этого, поскольку сэр Дэвид известен как серьезнейший ученый и мне могли быть непонятны его объяснения механики и т. п. Я не знала, какие вопросы можно ему задать. Однако все обошлось даже без вопросов: он рассказывал крайне доброжелательно и предельно просто. После двух часов, проведенных на выставке, я была, как ты понимаешь, совершенно измотана, но нам пришлось поехать к лорду Вестминстеру и в течение еще двух часов осматривать картины в его великолепной галерее.