Элизабет Гаскелл - Жизнь Шарлотты Бронте

Я вижу, что ты стоишь перед особенно трудным выбором. Перед тобой две дороги: твоя совесть подсказывает, что надо выбрать правильную, хотя подниматься по ней может оказаться труднее всего. Но ты не знаешь, какая дорога правильная. Ты не можешь решить, к чему призывают тебя долг и религия: покинуть родной дом и там, во враждебном мире, зарабатывать себе на жизнь тяжким трудом гувернантки или быть со старушкой-матерью дома, пока что оставив надежду на какую-либо личную независимость, и мириться с ежедневными неудобствами, иногда даже лишениями, которые я очень хорошо себе представляю. Ты никак не можешь решить, что же выбрать, и я попробую сделать это за тебя или, по крайней мере, выскажу свое глубочайшее убеждение по этому вопросу. Ты увидишь, насколько сильно он касается и меня тоже. Правильная дорога – та, которая предполагает наибольшее самопожертвование и наибольшую пользу для других. И если неуклонно следовать этой дорогой, она со временем приведет тебя к процветанию и счастью, хотя поначалу может показаться, что ты движешься в прямо противоположном направлении. Твоя мать стара и больна. У старых и больных людей в жизни немного радостей – даже меньше, чем могут представить себе те, кто молод и здоров, – и лишить их хотя бы одной из них было бы жестоко. Если твоей матушке спокойнее, когда ты находишься рядом, то оставайся с ней. Если после твоего ухода она почувствует себя несчастной, оставайся с ней. Пусть близорукие люди судят тебя, как будто ты остаешься в *** ради собственного удобства; не жди от других похвалы или восхищения за то, что ты остаешься дома в утешение своей матери. Главное, чтобы твой поступок одобрила твоя совесть, и если это так, то оставайся с матерью. Я советую тебе поступать так, как стараюсь поступать сама.

Заключительная часть этого письма интересна тем, что она содержит безоговорочное отрицание слухов о готовящейся свадьбе Шарлотты и младшего священника в приходе ее отца 197, то есть того самого джентльмена, с которым она соединится восемь лет спустя и который уже начал служить ей – хотя она об этом и не знала – так же преданно и заботливо, как некогда служил Иаков, чтобы жениться на Рахили. Возможно, другие и замечали, что происходит, но сама Шарлотта не видела ничего.

Сохранилось еще несколько писем, отправленных «по поручению господ Беллов» мистеру Эйлотту. 15 июля Шарлотта пишет:

Поскольку от Вас нет известий, я предполагаю, что новых рецензий на книгу не появилось и спрос на нее не вырос. Не будете ли Вы так любезны, тем не менее, черкнуть мне пару строк и сообщить, было ли продано хоть что-нибудь , и если да, то сколько экземпляров?

Боюсь, что очень немного. Три дня спустя она пишет:

Господа Беллы просили меня поблагодарить Вас за предложение, касающееся рекламы. Они согласны с Вами в том, что, поскольку время для продаж выдалось неудачное, лучше отложить рекламирование книги. Они благодарят Вас за сведения о количестве проданных экземпляров.

23 июля она пишет мистеру Эйлотту:

Господа Беллы будут Вам благодарны, если Вы отправите приложенное письмо из Лондона. Это ответ на то послание, которое Вы переправили сюда, – содержавшее просьбу прислать автографы от человека, прочитавшего стихотворения и выразившего восхищение ими. Как я говорила раньше, господа Беллы хотели бы покамест сохранить инкогнито и потому предпочитают не отправлять прямо свое письмо, а переслать его через Лондон, с тем чтобы никто не мог узнать о месте их проживания по почтовому штемпелю и т. д.

Еще одно письмо отправлено в сентябре:

Поскольку ни в каких журналах и газетах больше не вышло рецензий на книгу, то и спрос на нее, надо полагать, не слишком вырос.

В биографической заметке о своих сестрах Шарлотта так рассказывает о крушении их скромных надежд на успех этой публикации:

Книга была напечатана. Ее почти никто не прочел, и единственное, что в ней заслуживает внимания, – это стихи Эллиса Белла. У меня было тогда и остается сейчас убеждение в высоких достоинствах этих стихотворений. Хотя мое мнение осталось не подтвержденным критикой, я тем не менее продолжаю его придерживаться.

Летом 1846 года, когда литературные надежды понемногу увядали, в жизни Шарлотты появилась другая тревога. Зрению отца стала серьезно угрожать прогрессирующая катаракта. Мистер Бронте почти совсем ослеп. Он мог ощупью находить дорогу, мог при ярком освещении распознавать фигуры тех, кого хорошо знал, но остатков зрения не хватало на то, чтобы читать, и его жажда знаний и сведений всякого рода не получала удовлетворения. Однако он продолжал служить. Мне рассказывали, что, когда мистера Бронте подводили к кафедре и он начинал проповедовать, его речи производили неизгладимое впечатление. Седой слепой старик, смотревший прямо перед собой остановившимся взором, произносил слова, сохранившие ту же решительность и мощь, которыми он обладал в годы своего расцвета. Мне передавали также еще одну любопытную подробность, свидетельствующую о его необыкновенно точном ощущении времени. Проповеди мистера Бронте всегда длились ровно полчаса. Он клал на кафедру часы, и, пока зрение служило ему, остановить вовремя поток слов было нетрудно. Однако проповедь длилась точно то же время и когда мистер Бронте ослеп: как только минутная стрелка подбиралась к той отметке, на которой заканчивались полчаса, он завершал речь.