Кристоф Рехаге - Самый большой дурак под солнцем. 4646 километров пешком домой

Мы подпрыгиваем и кричим, машем руками и показываем им платки и украшения. Безрезультатно. Лишь две девушки отделяются от группы и делают пару шагов к нам, но остальные свистят им, чтобы они возвращались. Мы зовем еще несколько раз, но туристы уходят. Флейта замолкает, снова воцаряется тишина.

– Они ведут себя так, как будто мы продаем фальшивки или мусор, – ругается женщина, крутя в руке платок, – а ведь мы достаем все это в округе, и при этом еще платим деньги за место, чтобы сидеть здесь.

– Это глупые корейцы, – говорю я, и стараюсь не думать о том, как часто я сам отмахивался от торговцев сувенирами, всячески демонстрируя им, что они мешают мне.

Я останавливаюсь на ночлег у Бурхана, одного из уйгуров из сувенирного киоска. В деревне около разрушенного города нет гостиницы, и он вызвался приютить меня. Флейтист идет с нами. Мы проходим через высокие ворота во внутренний двор, где под крышей из винограда стоит кровать. Нам навстречу выбегает маленький мальчик, сын Бурхана, и он говорит по-китайски лучше, чем его отец.

Мы заходим в комнату, снимаем ботинки и садимся на ковер. Бурхан выдвигает низенький столик, его сын приносит чай, в котором лежат крупные куски леденцов. Я пытаюсь вспомнить, когда в последний раз мне довелось пить такой чай, и вспоминаю: в большой мечети в Париже.

Флейтист не знает китайского, он улыбается и курит, в то время как Бурхан морщит лоб и рассказывает о своей неудаче. Его бизнес развалился. В том году у него работали девушки, которые позировали в национальной уйгурской одежде для туристов и приносили много денег. Теперь туристов почти не осталось, а девушки ушли. У него остался только флейтист и лавочка, но прибыли не хватает.

На ужин меня угощают хлебом в теплом молоке, обжаренными овощами и курицей. Отец Бурхана собственноручно зарубил ее, когда узнал о моем визите.

– Мой отец – ахун нашей деревни, – говорит Бурхан с гордостью.

Ахун – это что-то вроде имама. Я вежливо благодарю его, но он отмахивается.

– Мы же уйгуры.

Он говорит, что отец им недоволен. Как ахун, он самый уважаемый человек в деревне, и ему не нравится, что его сын зарабатывает деньги аморальными вещами.

– Аморальными? – спрашиваю я.

Бурхан понижает голос.

– Ну, эта затея с девушками в костюмах. Это ведь недостойная работа. Или у вас по-другому к этому относятся?

– В Германии это не было бы проблемой, – говорю я.

Он смотрит на меня растерянно и недоверчиво, потом замечает, что здесь это проблема.

Еда великолепна. Курица нежная, хлеб в молоке греет изнутри. Мы с флейтистом едим аккуратно и внимательно, а Бурхан недовольно ковыряется палочками в своей миске.

– Я бы поехал в глубь страны, например, в Ланьчжоу. У моего кузена там ресторан, я мог бы зарабатывать у него хорошие деньги.

Он вздыхает:

– Но моя мать и знать ничего об этом не хотела. Мол, слишком опасно.

– Опасно?

– Да, в центре страны в больших городах люди мешаются в одну большую кучу, и каждый думает только о своей выгоде. Это совсем не похоже на то, как мы живем здесь, в деревне.

– И что ты собираешься делать?

– Что мне делать? Мой отец хочет, чтобы я вел жизнь крестьянина, так же, как он сам.

Он смотрит на меня с несчастным выражением лица. Когда приходит время ложиться спать, флейтист прощается с нами величественным жестом, а Бурхан показывает мне, где выключатель и туалет. Я раскатываю свой туристский коврик на большом ковре и ложусь на него. Пол твердый. В начале путешествия мне трудно было так засыпать, но я постепенно привык. Кстати, ходьба приносит мне гораздо меньше боли.

Я жду, когда наступит тишина и звоню Джули. Она деловито осведомляется:

– Ты в гостинице?

Она хочет поговорить со мной через веб-камеру. Нет, отвечаю я, я в гостях у одного уйгура в деревне.

– Тогда поговорим потом, – по-прежнему деловито предлагает она. И отключается.

Я пришел в Турфан. Город расположен ниже уровня моря, и летом это самое жаркое место во всем Китае. Я попрощался с Бурханом, потрепал по волосам его сынишку и вышел из уйгурской деревни на север.

Вскоре на горизонте снова показались Пылающие горы, и я подошел к цветной инсталляции, посвященной «Путешествию на Восток». На ней установлен огромный термометр. Я встретил группу туристов из Гонконга, которые от души смеялись над этой безвкусицей. Они спросили меня, почему я путешествую пешком, и я ответил, что просто хочу что-то такое пережить.